кожу с его носа, губ и подбородка. Он соскользнул на дно лодки, тело перевесилось через борт, и ноги висели снаружи. Но с ногами Пламенный мог справиться. Он впихнул их в лодку и, тяжело дыша, перевернул Элия на спину и прикрыл меховой одеждой.
Оставалось выполнить последнее задание — спустить лодку. Эта работа оказалась самой тяжелой, ибо нужно было лодку приподнять. Пламенный напряг все силы и приступил. Должно быть, с ним случилось что-то неладное: очнувшись, он лежал, перегнувшись на остром борту лодки. По-видимому, первый раз в своей жизни он упал в обморок. Вслед за этим ему показалось, что песенка его спета; он не мог пошевельнуться, и странно — ему даже не хотелось делать никаких усилий. Видения встали перед ним, реальные и яркие, мозг прорезывали мысли, отточенные, как стальное лезвие. Он, всегда стоявший лицом к лицу с суровой жизнью, увидел ее сейчас во всей ее наготе. Впервые он усомнился в силе своего «я». На секунду Жизнь перестала лгать. В конце концов, он был только маленьким земляным червем, таким же, как те люди, какие на его глазах гибли и умирали, как Джо Хайнс и Генри Финн — оба они уже потерпели неудачу и, наверно, погибли, — как Элия, лежащий на дне лодки, ни о чем не беспокоясь, с ободранным лицом. Пламенный лежал так, что ему было видно верхнее течение реки до поворота, откуда рано или поздно нужно было ждать еще одного ледохода. Глядя перед собой, он, казалось, возвращался назад, в прошлое, когда в стране не было ни белых, ни индейцев; но и тогда и теперь эта река Стюарт оставалась все той же. Каждую зиму она покрывалась льдом и каждую весну дробила этот лед на куски и вырывалась на свободу. И Пламенный заглядывал в безграничное будущее, когда последние поколения людей исчезнут с лица Аляски, когда исчезнет и он сам, а та же река, замерзая и снова оживая, будет вечно течь вперед и вперед.
Жизнь — лжец и шулер. Она обманывает всех. Она обманула его, Пламенного — одного из лучших экземпляров человеческой породы. Он был ничем — куском мяса и нервов, ползающим в грязи в поисках золота. Он мечтал, стремился, вел азартную игру, потом прошел, исчез. Только мертвое остается — то, что не имеет мяса и нервов и не знает ощущений, — песок, перегной и гравий, пласты земли, горы и сама река, то замерзающая, то разбивающая лед из года в год, вечно. Когда все сказано и сделано, приходится сознаться, что игра была жалкая, а игральные кости поддельные. Тот, кто умирал, не выигрывал, а умирали все. Кто же выигрывал? Даже не Жизнь, эта приманка в игре, ибо Жизнь — вечно цветущее кладбище, вечная похоронная процессия.
Он вернулся на момент к настоящему и заметил, что река по-прежнему свободна от льда, а на носу лодки сидит птица и бесстыдно следит за ним. Затем он снова погрузился в свои размышления.
Конца игры не избежать. Он был приговорен выйти из нее. Ну и что за беда?
Снова и снова он задавал себе этот вопрос.
Условная религиозность не коснулась Пламенного. У него была своеобразная религия, какой он следовал в своих поступках и в честной игре с другими. Он не занимался бесплодными размышлениями о будущей жизни. Со смертью кончалось все. В это он верил всегда — и не боялся. И в этот момент, когда лодка неподвижно лежала на высоте пятнадцати футов над водой, а сам он, обессиленный, от слабости теряя сознание, — он по-прежнему верил, что со смертью кончается все, и по-прежнему не боялся. Его взгляды были слишком просты и слишком прочно обоснованы, чтобы первый, а быть может, и последний вопль жизни, убоявшейся смерти, мог их опрокинуть.
Он видал, как умирали люди и животные, и теперь эта смерть встала в его видениях. Теперь он снова видел ее так, как видел тогда, и не чувствовал никакого волнения. Ну что же? Они мертвы, умерли давно. Они из-за этого не мучились. Они не лежали на животе поперек лодки и не ждали конца. Смерть легка — легче, чем он когда-либо себе представлял; и теперь, когда она была близка, мысль о ней радовала его.
Новое видение встало перед ним. Он увидел лихорадочный город своих грез — золотую столицу Севера, выросшую на высоком берегу Юкона и раскинувшуюся по всему плоскогорью. Он видел пароходы, выстроившиеся в три ряда у пристани, видел работающие лесопильни и длинные упряжки с двойными санями, нагруженными провиантом для рудников. Затем он увидел игорные дома, банки, биржу — словом, все возможности самой крупной азартной игры — такой, в какую ему никогда не приходилось играть. Проклятье, подумал он, вот теперь, именно теперь, когда скоро откроют эту золотоносную жилу, выйти из игры! Жизнь затрепетала при этой мысли и снова стала нашептывать свою извечную ложь.
Пламенный перекатился через борт и сел на лед, прислонившись спиной к лодке. Он хотел быть здесь, когда откроется эта жила. А почему ему и не быть? Где-то в этих истощенных мускулах еще осталось достаточно сил, чтобы приподнять и спустить лодку, — только бы ему удалось собрать эти силы! Совсем некстати у него мелькнула мысль купить у Харпера и Джо Ледью свою долю участия в будущем городе на берегу Клондайка. Третью часть они, наверное, продадут дешево. Тогда, если жила обнаружится в верховьях Стюарта, он войдет в игру со своей заявкой для города Элема Харниша; если она появится на Клондайке, его тоже из игры не вытеснят.
Тем временем он набирался сил. Он растянулся на льду во весь рост, лицом вниз, и с полчаса лежал и отдыхал. Затем поднялся, прогнал с глаз слепящие пятна и взялся за лодку. Положение представлялось ему вполне ясно. Если первая попытка не удастся, последующие усилия обречены на неудачу; он должен напрячь все оставшиеся силы для этого одного-единственного усилия; он должен исчерпать их в себе, ибо если ничего не выйдет, последующие попытки все равно будут бесполезны.
Он стал приподымать лодку, напрягая все свое существо, сжигая себя в этом усилии. Лодка поднялась. Ему казалось, что он теряет сознание, но напряжения он не ослаблял. Он почувствовал, что лодка начинает скользить вниз по откосу. Изнемогая, он бросился в нее и беспомощно свалился на ноги Элия. Он не пытался подняться. Лежа, он услышал и почувствовал, как лодка коснулась воды. Следя за верхушками деревьев, он понял, что она кружится на одном месте. Затем она с силой ударилась о берег, и во все стороны разлетелись осколки льда. Еще несколько раз она ударялась о берег и кружилась на месте, потом поплыла легко и плавно.
Пламенный пришел в себя и решил, что он спал. По солнцу видно было, что прошло несколько часов. Было за полдень. Он дополз до кормы и сел. Лодка неслась на самой середине реки. Мимо проплывали лесистые берега, окаймленные полосами блестящего льда. Вблизи неслась огромная сосна, вывороченная с корнем. По прихоти течения лодка прибилась к ней. Пламенный прополз вперед и привязал лодку канатом к одному из корней. Дерево глубже сидело в воде и двигалось быстрее; канат натянулся, и лодка пошла на буксире. Преодолевая головокружение, Пламенный еще раз огляделся. Ему показалось, что берега колышутся, а солнце раскачивается в небе, словно маятник. Он завернулся в свой кроличий тулуп, лег на дно лодки и заснул.
Когда он проснулся, была темная ночь. Он лежал на спине и мог видеть сияющие звезды. Слышалось слабое журчание полой воды. По резкому толчку он понял, что канат, раньше, видимо, ослабевший, снова натянулся, когда сосна поплыла быстрей. Глыба льда, унесенная течением, терлась о борт лодки.
Был яркий день, когда он снова открыл глаза. По солнцу был полдень. Оглядевшись на далекие берега, он понял, что плывет по мощному Юкону. По-видимому, Шестидесятая Миля была недалеко. Он чувствовал невероятную слабость. Движения его были медленны, неловки и неточны. Задыхаясь и испытывая головокружение, он дотащился до кормы, сел и положил подле себя ружье. Он долго глядел на Элия, но не мог определить, дышит он или нет; ближайшего осмотра он делать не стал, ему казалось, что их разделяет бесконечно большое пространство.
Он снова погрузился в мечты и размышления. Мысли его часто прерывались, меняясь какой-то пустотой; он не спал и сознания не терял, но тем не менее совсем не давал себе отчета в окружающем. Ему казалось, что мысль его застревает в мозгу на каких-то зубцах. В светлые промежутки он старался разобраться в своем положении. Он все еще был жив, и, вероятно, будет спасен, но как же это случилось, что он не лежит мертвый поперек лодки на вершине ледяной гряды? Тут он вспомнил о последних великих усилиях, какие он сделал. Зачем он это делал? — спрашивал он себя. Не смерти он страшился, в этом он был уверен. Ему вспомнилась золотоносная жила, в которую он твердо верил, и он понял, что его подстрекнуло желание принять участие в крупной игре. И снова встал вопрос: зачем? Что толку, если он добудет свой миллион? Он все равно умрет, как умирают те, кто никогда не выигрывал больше горсти золотого песку. В таком случае — зачем? Но мысли его все чаще прерывались каким-то забытьем, и он отдался приятной усталости, оплетающей его своей паутиной.
Вздрогнув, он поднялся. Какой-то голос шепнул ему, что он должен проснуться. На расстоянии ста
