стреме хотя бы на время посадки. На случай выкарабкаться из этого капкана, если что не так и снаружи никого не окажется с открывашкой. Встроена прямоугольная швеллерная рама для крепления наших гермоскафов сзади. Здесь нас в них засунут и пристегнут. А на Терре – отстегнут. Похоже, мысль работала только на то, чтобы дополнительная масса в точности равнялась массе недогруженного зерна с сохранением центра масс и моментов вращения по осям. А удобно нам будет или нет, до этого никому дела не было. Ведущий инженер сказал, что в гермоскафы будет поставлена дополнительная подкладка под спину, причем учтенная в расчетах.

И на том спасибо. Всё же подкладка под спину, а не голый швеллер.

Вернулся я домой в глубокой задумчивости. И тут неожиданность: Ваечки за обедом нет. И вторая: Грег за столом. Никто словом не обмолвился, что завтра мне по расписанию изображать бултых камнем с небес, хотя все были в курсе. Но всё как ни в чем не бывало, пока младшее поколение не встало из-за стола без единого слова. И только тут меня уведомили, почему Грег не вернулся на место в Море Волн сразу, как объявили перерыв в работе конгресса нынче утром. Кто-то подал заявку на семейный совет.

Мама обвела всех взглядом и сказала:

– Все здесь. Али, закрой-ка дверь, будь так добр. Дед, ты начнешь?

Наш старший муж перестал клевать носом над чашкой кофе и приосанился. Оглядел стол и твердым голосом сказал:

– Как вижу, все здесь. Как вижу, дети пошли спать. Как вижу, посторонних нет, гостей нет. Оповещаю, что мы собраны в соответствии с обычаем, который ввели наш прапрамуж Джек Дэвис, по прозвищу «Черный», и наша прапражена Тилли. Если имеется какое-нибудь дело касательно безопасности и благополучия нашей семьи, настала пора изложить его. Чтобы не загноилось. Таков наш обычай.

Обернулся к Маме и тихо сказал:

– Мими, а дальше веди ты.

И снова впал в величественное бесстрастие. Но хоть минуту, а побыл сильным, красивым, мужественным и порывистым мужиком, как в ту пору, когда принимали меня. И меня чуть слеза не прошибла от воспоминания, какой я когда-то оказался везунчик.

Но везунчик я теперь или нет, я и сам не знал. Единственным поводом для семейного совета представлялось мое завтрашнее отправление на Эрзлю под нашлепкой «ЗЕРНО». Неужто Мама собрала семью, чтобы высказалась против? Решения семейного совета никого ни к чему не обязывали. Но любой исполнял их неукоснительно. В том-то и была сила нашей семьи: когда подпирало, мы стояли заедино.

Мими сказала:

– Есть у кого-нибудь что-нибудь на предмет обсуждения? Говорите, дорогие.

– Есть, – сказал Грег.

– Слушаем Грега.

Грег – оратор высший класс. Может стоять перед всей общиной и не плавать в вещах, в которых я плаваю даже наедине с самим собой. Но слушаю, а он явно кудахчет какую-то жидкость.

– Ннуу, мы всегда старались поддерживать в семье баланец: столько-то старших, столько-то младших, регулярный обмен в подходящие сроки, – как нам было заповедано. Но бывало, что временами допускали отклонения, когда на то была веская причина, – глянул он на Людмилу, – однако потом вносили поправку, – глянул он на этот раз в конец стола, где по обе стороны от Людмилы сидели Фрэнк и Али. – В течение долгих лет, как видно из записей, средний возраст мужей у нас был около сорока, а жен – около тридцати пяти. И эта разница была у нас с самого начала, примерно сто лет тому назад, потому что Тилли было пятнадцать, когда она приняла Джека, которому как раз двадцать стукнуло. И вот оказывается сейчас, что средний возраст мужей у нас почти точно сорок, в то время как средний возраст…

– Арифметика тут ни при чем, Грег, милый. Переходи к делу.

Я терялся в догадках, на кого Грег нацелился. Правда, я весь последний год домой редко заглядывал, причем большей частью, когда все спят. Но Грег ясно намекнул, что речь идет о прибавке в семье, а никто никогда не предлагал новой свадьбы без того, чтобы каждый не поимел возможность не спеша и обстоятельно прикинуть, как оно будет. Иначе просто не полагалось.

Такой вот я дурак. Грег запнулся и выпалил:

– Предлагаю принять Вайоминг Нотт.

А я и точно дурак. У меня общий язык только с техникой. А в людях я ни в зуб копытом. Когда стану старшим мужем, ежели доживу, думаю поступить точно так же, как Дед с Мамой: доверю Сидре, пусть берет на себя. Вот именно. А то сами посудите: ведь Ваечка приняла Грегову веру. Грег мне нравится, я его люблю. Обожаю. Но как ни пропускай его теологию через компьютер, на выходе будет нуль. И Ваечка наверняка это знала, поскольку присоединилась взрослым человеком. Так вот я, гад буду, считал Ваечкино обращение доказательством, что она на всё готова ради нашего дела.

Но Грега-то она завербовала много раньше. И большая часть ее вылазок была именно к нему, ей легче было разъезжать, чем мне и профу. Вот так. А я дивлюсь. Чему дивиться-то?

– Грег, есть ли у тебя основания считать, что Вайоминг примет наше предложение? – спросила Мама.

– Да.

– Очхорошо. Мы все знаем Вайоминг. Уверена, что у каждого сложилось мнение о ней. Не вижу поводов для обсуждения. Но, может быть, кто-нибудь хочет высказаться? Пожалуйста.

Гляжу, Мама не дивится. И не собирается. И никто не собирается, потому что Мама ни за что не собрала бы хурал, если бы не была уверена в результате.

Но странно было, почему Мама так уверена в моем одобрении, настолько уверена, что заранее даже не прощупала почву? Сижу в полном раздрипе, понимая, что говорить придется, понимая, что знаю кое-что дико важное, чего никто больше не знает, иначе не зашло бы так далеко. Что-то такое, что мне-то до фени, но ох как не до фени для Мамы и всех наших женщин.

Сижу, трус несчастный, и молчу.

– Очхорошо, – говорит Мама. – Давайте по очереди. Людмила, ты?

– Я? Я Ваечку люблю, все об этом знают. Я «за».

– Ленора, а ты, дорогая?

– Ну, я ей посоветовала бы вернуться назад в брюнетки. Так мы, по-моему, оттеняем друг дружку. А эдак она блондинистей, чем я, но это ее прокол. Я «за».

– Сидра?

– Обеими руками «за». Ваечка – наш человек.

– Анна?

– Хочу высказаться по мотивам, прежде чем подать голос, Мими.

– По-моему, нет смысла, дорогая.

– А по-моему, есть, потому что Тилли всегда так делала по нашей традиции. В этой семье все жены трудились, детей приносили. Может, кому-то из вас удивительно будет слышать, но Ваечка выносила восьмерых детей…

Удивительно было слышать одному Али: у него голова дернулась и челюсть отвисла. Ой, Ваечка- Ваечка! Как я мог допустить, чтобы это случилось! И я сосредоточился, чтобы обязательно высказаться.

И тут расслышал, о чем толкует Анна, поскольку она всё еще толковала.

– …так что теперь она может иметь собственных детей. Операция прошла успешно. Но она очень боится, что и следующий ребенок родится уродом, хотя шеф клиники в Гонконге сказал, что маловероятно. Так что нам просто остается, любя, заботиться, чтобы она перестала дергаться.

– Любить мы ее будем, – отчетливо выдает Мама. – Мы ее и так любим. Анна, ты готова подать голос?

– Неужели есть нужда? Я с ней в Гонконг ездила, за руку держала, пока трубы развязывали. Я за прием Ваечки.

– В этой семье, – продолжает Мама, – нам всю дорогу сдавалось, что мужьям полагается право вето. Вероятно, нам этого не понять, но завела этот обычай Тилли, и он ни разу нас не подвел. Не подвел, Дед?

– А? Что ты сказала, моя дорогая?