— Никто не просит тебя возглавлять революцию, не отставай только от других. — Заместитель вновь принялся за свое. — Эти картинки уже гуляют по всему городу. Утром мы можем оказаться единственной газетой, в которой их нет.
— Я не согласен. Мне плевать на иностранные газетенки. Это чисто британское дело, и любой редактор в этом городе представляет последствия публикации этих снимков. Никто не станет спешить, во всяком случае, в британских газетах. Нет.
В приливе патриотической гордости он распрямил плечи и решительно поднял голову:
— Нет, мы не станем давать их, пока наверняка не узнаем, что кто-то уже решился. Возможно, мы упускаем из рук сенсацию, но это не та сенсация, которую я хотел бы видеть выбитой на своем могильном камне.
Зам открыл рот, чтобы сказать, что в бухгалтерии уже подсчитывают цифры убытков, которые выбьют на этом камне, как дверь распахнулась и в кабинет влетел редактор колонки сплетен. Он был слишком возбужден и слишком запыхался, чтобы из его сбивчивых слов можно было что-нибудь понять. Отчаявшись, он схватил со стола пульт телевизионного дистанционного управления и нажал кнопку одного из новых спутниковых каналов. Канал принадлежал немцам, работал из Люксембурга, а принимала его половина Европы, включая и южную Англию. Когда экран ожил, на нем предавалась страстям принцесса Шарлотта со всеми своими сосками и прочим. Заместитель сгреб снимки и побежал спасать первую полосу.
— О, это мне нравится, Элизабет. Это мне нравится.
Был второй час ночи, первые выпуски газет уже прибыли, и Элизабет прибыла с ними. Он, похоже, не имел возражений и только хмыкал, просматривая газеты.
«Этим утром королю предъявляется обвинение в пренебрежении своими обязанностями, — прочел Урхарт в „Таймс“. — В погоне за личной популярностью и собственными политическими целями он подставил под удар не только себя, но и весь институт монархии. Политики и газетные магнаты, поспешившие вскочить на подножки его кареты в последние недели, повели себя оппортунистически и беспринципно. Требовалось мужество, чтобы твердо стоять на конституционных принципах, чтобы напоминать нации, что монарх не должен быть ни опереточным шутом, ни выразителем общественного мнения, но лишь беспристрастным и не вовлеченным в политику главой государства. Френсис Урхарт такое мужество проявил, и он заслуживает аплодисментов».
Урхарт снова хихикнул.
— Да, мне это нравится. Но это и должно мне нравиться, дорогая. Я писал это сам.
— А мне больше нравится «Тудей», — отозвалась Элизабет. — «К черту королевские титьки и титулы. Им пора подтянуть ремни и что-нибудь на себя накинуть!»
«Слабоумный король», — прочел Урхарт еще один заголовок. — «Его Королевскому Величеству следовало бы срочно шепнуть кое-что на ушко принцессе, да вот выстроилась целая очередь…»
Элизабет громко смеялась. У нее в руках был номер «Сан» с огромным заголовком: «Король извращенцев».
— Ах, дорогой, — она едва могла говорить, давясь от смеха, — эту битву ты выиграл.
Внезапно он стал серьезным, словно кто-то повернул выключатель.
— Элизабет, моя битва только начинается.
Он поднял трубку, оператор отозвался.
— Проверьте, числится ли еще в живых министр финансов, — распорядился он и аккуратно положил трубку на место. Спустя полминуты телефон зазвонил снова.
— Как дела, Френсис? — Из трубки раздался усталый и сонный голос.
— Дела отлично, а скоро будут еще лучше. Слушай внимательно. У нас весьма серьезный кризис, и голуби уже заметались по голубятне. Нам нужно действовать, пока они не разлетелись. Мне кажется, что фунт вот-вот нырнет еще глубже. В этих обстоятельствах было бы негуманно и недостойно просить наших друзей из Брунея медлить и дальше. Это поставило бы под удар важный международный союз. Тебе надо позвонить чиновникам султана и предложить им немедленно продать их три миллиарда фунтов.
— Боже праведный, Френсис, это добьет фунт окончательно. — В голосе собеседника теперь не было и следа сонливости.
— У рынка свои неисповедимые пути. Плохо, конечно, что в результате этого простые избиратели ужаснутся при виде падения курса фунта и взлета кредитной ставки. Но будет еще хуже, если причиной этих несчастий будет объявлена совесть короля и тех, кто его поддерживает.
На том конце провода воцарилось молчание.
— Я выразился ясно?
— Вполне, — донесся тихий ответ.
Урхарт внимательно посмотрел на трубку, прежде чем положить ее на место. Элизабет смотрела на него с нескрываемым восхищением.
— Всем нам приходится приносить жертвы в этом сражении, Элизабет. — Урхарт тронул кончик своего носа пальцами, и Элизабет подумала: «Он бессознательно начинает копировать короля».
— Не знаю, как сформулировать это поделикатнее, — продолжил он, — но, чтобы ты поняла, я буду прям и откровенен. Битвы не выигрывают, сидя в стеклянном доме.[5] Было бы полезно, если бы ты умерила свой интерес к итальянским ариям. Твои последние увлечения оперой могут быть… неверно истолкованы. Они могут внести замешательство в ряды бойцов.
Элизабет, которая в этот момент потягивала вино из стакана, аккуратно поставила его на стол.
— Правительственные шоферы такие трепачи, — добавил он, словно объясняя и извиняясь.
— Понимаю.
— Ты не обиделась?
— Это после стольких-то лет? — Она качнула головой. — Разумеется, нет.
— Ты всегда была сообразительной, дорогая.
— Мне приходится быть сообразительной. — Она полезла в свою сумочку и извлекла из нее сережку. Это было яркое, модное изделие с эмалью из магазина «Батлер и Уилсон». Одна из сережек Салли. — Горничная на днях отдала ее мне. Она нашла ее между подушек дивана и решила, что она моя. Я не знаю, как сформулировать это поделикатнее, Френсис…
Он вспыхнул, опустил глаза и ничего не сказал.
— Гусиное перышко? Гусь канадский?
— Она… американка, — ответил он, запнувшись.
— Все равно.
— Элизабет, она нужна мне. Она делает для меня важное дело.
— Но только не на спине, Френсис. И не в стеклянном доме.
Он посмотрел жене в глаза. Его уже давно так не загоняли в угол. Он отвык от этого. Он вздохнул: у него не было выбора.
— Тебе надо только сказать «пожалуйста», Элизабет. Ты ведь помнишь, как это говорится?
— Все так запуталось.
— А будет еще хуже.
— Ты думаешь?
— Совершенно точно.
— Это почему?
— Потому что у него нет уверенности в исходе выборов, ему еще надо потрудиться. Ему надо набрать еще несколько пунктов в опросах. Сейчас он не может остановиться, он рискует нарваться на королевскую контратаку. А еще, — она помолчала, колеблясь, — а еще потому, что он палач. Его цель — не принцесса, а сам король. Я не уверена, что он сам знает, когда надо перестать махать топором. Он молчал, размышляя.
— Салли, ты полностью в этом уверена?
— В его планах? Да. В нем самом?.. — Мышцы ягодиц все еще ныли после его ногтей. — Да, уверена.
— Тогда у меня есть срочное дело.
