поверх своего стакана с виски. — Нет, Салли, дело не в этом. И никогда не бывает только в этом.

— Тогда в чем?

Он медленно пожал плечами, словно его мышцы отягощала невидимая ноша.

— Обычно меня не мучают сомнения. Но бывает, что все задуманное рушится, что все словно песок утекает сквозь пальцы и, чем яростнее хватаешь его руками, тем более текучим он становится. — Он закурил еще одну сигарету и жадно затянулся. — Вот такими были последние недели.

Он долгим взглядом молча посмотрел на нее сквозь сизое облако, похожее на дым ладана в храме. Они сидели в его кабинете в двух кожаных креслах, было начало одиннадцатого, и комната была погружена в полумрак целиком за исключением создаваемого двумя лампами светового пятна, которое словно обнимало их, образуя замкнутый мирок, изолированный от застывшей за дверьми тьмы. Она подумала, что пару стаканчиков виски он уже выпил. — Спасибо за отвлечение.

— Отвлечение от чего?

— От того, что вы всегда деловая женщина!

— Или цыганка. Что вас беспокоит, Френсис?

Он смотрел на нее своими покрасневшими от усталости глазами и спрашивал, насколько может доверять ей, какие мысли скрываются за этой внешней скромностью. И видел не море женской сентиментальности, а упругость и жесткость. Она умело, очень умело прятала свой внутренний мир. В этом они были похожи. Он еще раз глубоко затянулся. В конце концов, что ему терять?

— Я собирался назначить выборы на март, но теперь передумал. Я не могу этого сделать. Скорее всего, это кончится катастрофой. И Боже, храни короля.

Он не пытался скрыть ни свою горечь, ни свою душевную муку. Он ожидал, что она будет озадачена, удивлена известием о его планах, но она, казалось, проявила не больше эмоций, чем при изучении нового рецепта.

— Король не поддержит идею досрочных выборов, Френсис.

— Да, но в его тени крадется оппозиция, и это, похоже, надолго. Как там с нашей популярностью… на восемь пунктов меньше, чем у оппозиции? И все из-за наивного человека, чьи функции — участие в церемониях.

— И вы не можете договориться с оппозицией, не договорившись с королем?

Он кивнул.

— Тогда в чем дело? Вы собирались атаковать его еще до Рождества.

В его глазах мелькнуло сожаление.

— Я пытался заставить его замолчать, не убивая его. И у меня ничего не вышло. Вы помните? Речь шла о простом, глупом выступлении. А теперь его слова стали дубинами в парламентских баталиях, и я не могу отбить их, не ударив по королю.

— Вам незачем убивать его, достаточно только убить его популярность. Популярность общественного деятеля измеряется его рейтингом, а рейтингом можно манипулировать. Временно, во всяком случае. Разве это не способ?

Глядя в упор на ее тело, он сделал еще глоток виски.

— О, цыганка, в твоей груди огонь. Но я однажды уже атаковал его и потерпел поражение. Я не могу позволить себе роскошь потерпеть второе поражение.

— Если правда то, что вы говорите о выборах, то вы не можете позволить себе роскошь не атаковать его. Он ведь просто человек, — настаивала она.

— Вы не понимаете. В монархии с наследованием престола этот человек является ключевой фигурой. Вы, американцы, — сплошь Джорджи Вашингтоны. — Его слова прозвучали снисходительно, а взгляд был где-то в стакане.

Она словно не заметила сарказма:

— Вы имеете в виду того Джорджа Вашингтона, который постарел, стал влиятельным и богатым — и умер в своей кровати?

— Монарх подобен могучему дубу, под сенью которого находим убежище все мы…

— Мальчиком Джордж Вашингтон был лесорубом.

— Нападение на короля превратит избирателей в, жаждущую крови толпу. Трупы — и мой труп — будут болтаться на самом высоком суку.

— Если сук не обрубить.

Это было как словесная дуэль на отточенных клинках их интеллектов; выпад — парирование, парирование — выпад, все движения доведены до автоматизма. Но теперь Урхарт в раздумье замолк. Его взгляд перемещался по ней, и она чувствовала исходящее от него напряжение, как будто спирт начинал растворять внутренние запоры. Его взгляд скользил от ее лодыжек до колен, остановился в восхищении на бедрах, потом переместился на груди и остался на них, слой за слоем снимая с них одежду… Она чувствовала, что его размягченность уже сменилась новой внутренней жесткостью. Из дичи он превращался в охотника. Энергия свежих идей начала растекаться по его жилам и расправлять морщинки уныния вокруг глаз. К нему возвращались смелость и уверенность в себе. В их маленьком мирке двух кресел он начал подниматься над своими заботами и вновь обретать контроль над собой. Словно снова был в той кровати. Когда наконец его мысли и взгляд пропутешествовали по всему ее телу и их глаза встретились, она улыбалась слегка насмешливо и укоряюще, но не обескураживающе. Ее тело было словно промассировано его воображением и отозвалось. Его лицо просветлело.

— Сражаться с монархом было бы…

— Неконституционно? — Она его подзадоривала.

— Плохой политикой. Как я на собственной шкуре уже выяснил. Выступление короля создало ему высокий авторитет, и я не могу позволить себе еще раз вступить с ним в публичную дискуссию… — Он выгнул дугой бровь. Никогда прежде она не видела, чтобы бровь была так выразительна. — Но, возможно, вы правы. Когда вы терпите поражение на высоком уровне, всегда остается еще низкий.

Он снова был оживлен, возбужден, она ощущала его энергию и воскресшую надежду.

— Наследственная монархия — это институт, который противоречит всякой логике. Это опиум, который время от времени мы впрыскиваем народу, чтобы вселить в него уверенность, чтобы наполнить его гордостью и самоуважением, чтобы купить его лояльность и побудить не задавать слишком много вопросов.

— А может быть, кроме традиции, тут ничего нет?

— Когда о пользе наследственной монархии начинают задавать вопросы, это означает, что смысла сохранять ее уже нет. Вся эта замкнутость и изолированность, все дворцы и королевские привилегии — все это не соответствует современному миру. Или эти дебаты о лишенных привилегий. Разумеется, исключено, чтобы меня видели во главе этой атаки. Но если бы такая атака была предпринята…

— Король мертв, да здравствует премьер-министр!

— Нет, это вы уж чересчур. Вы говорите о революции. Когда вы начинаете рубить самое большое в лесу дерево, вам не дано знать, сколько других деревьев упадет вместе с ним.

— Возможно, рубить его и не нужно, — продолжила она, подхватывая его мысль, — может быть, просто обкорнать до нужных размеров, чтобы оппозиция не могла прятаться в его тени.

— И чтобы меня не на чем было повесить.

— И чтобы он не вякал слишком много. — Она усмехнулась.

— Можно сказать и так, — одобрительно кивнул он.

— Рубить не столько его голову… сколько его конечности?

— Это вы так можете сказать, Салли. Но я как премьер-министр комментировать это не стану.

Он развел руками, и они оба рассмеялись. Ей показалось, что она услышала звук осторожно натачиваемого топора.

— Вы имеете в виду конкретно какие-нибудь конечности?

— У нашей любимой королевской семьи так много ветвей. До некоторых из них дотянуться легче, чем до остальных.

— Король и его близкие встревожены, озабочены, обороняются. Яркий луч общественного мнения нащупывает самые темные закоулки дворца. Свет сбивает короля с ног, его слова, его намерения поставлены под сомнение. И все это подкреплено парочкой опросов. Нужные вопросы, ведь так?