Давным-давно, в незапамятные времена, в войне между англичанами и французами был такой случай. Дело было в Канаде, но это могло произойти в любой точке земного шара, где хищные империалистические нации сталкивались нос к носу. А может быть, этого и не было вовсе. Согласно рапортам, два отряда, английский и французский, с разных сторон поднимались на один и тот же холм и неожиданно оказались друг перед другом. Плотные ряды пехотинцев стояли лицом к лицу, готовясь к битве, спешно заряжая свои мушкеты, чтобы пролить вражескую кровь.

Однако командиры отрядов оказались джентльменами. Английский офицер, увидев своего французского коллегу в нескольких шагах от себя, быстренько припомнил правила хорошего тона, снял шляпу и с низким поклоном пригласил француза стрелять первым.

Француз не мог уступить своему английскому противнику в галантности и с еще более низким поклоном ответил:

— Нет, сэр, я настаиваю. Только после вас.

В ответ на что англичане открыли огонь и уложили всех французов.

Ответы премьер-министра на вопросы депутатов в палате общин очень напоминали эту легендарную стычку в Канаде. Ко всем членам парламента можно обращаться только как к «достопочтенным», а те из них, кто носит штаны, «джентльмены» даже для своих заклятых врагов. Они сидят друг против друга плотными рядами на расстоянии в две длины меча, и, хотя видимая цель вопросов состоит в получении информации, в действительности требуется уложить на пол зала заседаний как можно больше окровавленных трупов оппонентов. Но здесь два существенных отличия от стычки на канадском холме: преимущество обычно остается за тем, кто стреляет последним, а им является премьер с его заключительным словом. Кроме того, депутаты с обеих сторон зала отлично знают, что джентльменству здесь места нет.

Новость о споре по поводу королевской речи появилась в газетах в последний — полный — день работы парламента перед рождественским перерывом. Рождественским благодушием и не пахло, когда оппозиция Его Величества учуяла первую хорошую возможность испытать нового премьер-министра на прочность. В четверть четвертого, время, назначенное премьер-министром для ответов на вопросы, зал заседаний палаты общин был набит до отказа. На скамьях оппозиции белели номера утренних газет с заголовками на всю страницу. Предыдущей ночью редакторы попотели, чтобы обставить друг друга, и заголовки вроде «Скандал в королевском дворце» постепенно сменились на «Премьер говорит, что черновик короля ни к черту не годится», а то и просто на «Король картонных трущоб». Все было густо приправлено сенсационными намеками и досужими домыслами.

Среди полного ожиданий перешептывания на обеих половинах зала поднялся, чтобы задать вопрос, лидер оппозиции Гордон Маккиллин. Как и Урхарт, он родился к северу от англо-шотландской границы, но на этом их сходство и кончалось. Он был гораздо моложе, гораздо тоньше в поясе, его политика была более идеологизирована, а шотландский акцент более заметен. Обаянием он не славился, но его ум был умом адвоката, что делало его речь всегда точной. Сегодняшнее утро он провел со своими помощниками, изыскивая способ обойти правила палаты, запрещавшие всякое спорное упоминание членов королевской семьи. Как коснуться королевской речи, не касаясь самого короля?

Улыбнувшись, он оперся на полированную поверхность барьера, за которым в шести футах находились его противники.

— Не соблаговолит ли премьер-министр сказать нам, согласен ли он… — театральным жестом он заглянул в свои заметки, — с тем, что из нашего общества сейчас выброшено больше людей, чем когда-либо прежде, и что чувство увеличивающегося раскола вызывает все более мрачные опасения? — Это была прямая цитата из выброшенной части речи короля. — Поскольку вопрос настолько прост, что даже премьер-министр в состоянии его понять, то простого «да» или «нет» в качестве ответа будет достаточно.

Куда уж проще. Так просто, что от ответа не увильнуть.

Он сел под хор одобрительных восклицаний своих однопартийцев, размахивающих газетами на задних скамьях. Когда для ответа поднялся Урхарт, на его губах тоже играла легкая улыбка, но некоторым показалось, что уши у него заметно покраснели. Никаких уверток. Единственным разумным образом действий для него был отказ от ответа, чтобы предотвратить шквал вопросов о позиции короля. Урхарта вовсе не радовала перспектива публичного бегства, но что еще оставалось делать?

— Как известно достопочтенному джентльмену, не в обычаях этой палаты обсуждать дела, касающиеся монарха, и я не собираюсь превращать в привычку комментарии по поводу утечки информации.

Он сел под сердитый гул со скамей напротив него. Радуются, ублюдки. Лидер оппозиции снова поднялся со своего места, на его лице сияла еще более широкая улыбка.

— Премьер-министр, видимо, ответил не на тот вопрос, который я задал. Я не помню, чтобы упомянул Его Величество. Это будет касаться только премьер-министра и дворца, если премьер-министр решит подвергать цензуре и резать ножницами тексты речей Его Величества. Мне и в голову не пришло бы заводить об этом речь в данном месте. — Со скамей оппозиции на Урхарта обрушился шквал насмешливых восклицаний. Мадам спикер неодобрительно покачала головой в длинном старомодном парике в знак осуждения такого явного нарушения правил палаты, но решила не вмешиваться. — Поэтому не соблаговолит ли премьер-министр вернуться к тому вопросу, который был мною в действительности задан, вместо того чтобы отвечать на тот, который он хотел бы получить. Итак, нельзя ли получить прямой ответ на прямой вопрос?

Депутаты оппозиции пальцами показывали на Урхарта, пытаясь вывести его из себя. «Трусливый заяц!» — кричал один. «Он боится посмотреть в лицо правде!» — кричал другой. Третий строил гримасы и скандировал: «С Рождеством, Френсис!» Урхарт посмотрел на спикера в надежде, что она прекратит это безобразие, а заодно и обсуждение самой темы, но та внезапно обнаружила что-то чрезвычайно интересное в своем экземпляре кодекса правил палаты общин. Урхарту было неоткуда ждать помощи.

— Цель вопроса ясна. Мой ответ остается тем же.

Когда лидер оппозиции поднялся с места в третий раз, в зале творилось что-то невообразимое. Несколько долгих мгновений он стоял, опершись руками о барьер, смакуя возбуждение своей аудитории, дожидаясь, когда шум стихнет, и наслаждаясь видом Урхарта, попавшего на его крючок.

— Я совершенно не в курсе того, что произошло между премьер-министром и дворцом. Я знаю только то, что пишут в газетах, — он помахал номером «Сан» с явным расчетом на телесъемку, — и я давно перестал верить тому, что там пишут. Но дело в другом. Озабоченность увеличивающимся расколом нашего общества разделяют миллионы простых граждан независимо от того, прислушиваются к ним менее, скажем так, простые граждане или нет. Однако если у премьер-министра возникли трудности с ответом на этот вопрос, я могу поставить его иначе. Согласен ли он, — Маккиллин заглянул в номер «Телеграф», который теперь держал в руке, — с тем утверждением, что мы не должны спокойно смотреть на то, как десятки тысяч наших сограждан ночуют на улицах безо всякой в том вины с их стороны? Согласен ли он с тем, что в истинно Соединенном королевстве мысли и чувства безработных арендаторов Горной Шотландии так же важны, как и мысли и чувства владельцев домов из пригородов на юге? Разделяет ли он мнение о том, что достойно скорее сожаления, чем удовлетворения то, что на наших улицах сегодня все больше людей в «роллс-ройсах», тогда как калеки на колясках брошены в своих трущобах и не могут даже сесть в автобус пятьдесят седьмого маршрута?

Все понимали, что это были куски, выброшенные из речи короля.

— И, если ему не нравятся эти вопросы, пожалуйста, у меня есть много других.

Теперь они ловили Урхарта на наживку. Им были нужны не ответы, а кровь, и по парламентским меркам они добились своего. Однако Урхарт знал, что стоит ему ответить на любой касающийся короля вопрос, и он утратит всякий контроль над происходящим, станет беззащитной жертвой нападок.

— Меня не сбить с толку. Особенно стае шакалов.

Со скамей правящей партии, где во время предыдущего обмена репликами стояла полная тишина,