— В «Мертвых душах» есть такой помещик — Манилов. Пустопорожний мечтатель. Он то у себя в усадьбе через пруд мост мечтал построить, чтобы на нем купцы лавки открыли и торговали, то высокий дом с бельведером, с которого даже Москву видно было бы.

— А я-то причем здесь? Тоже мне, Манилова нашел.

— Да это я не о тебе, о нас обоих. Размечтались мы по-маниловски. «Традиция хорошая была бы…» — передразнил он сам себя. — Об этом раньше думать надо было, не сейчас. Теперь, как в преферансе говорят, поезд уже ушел. Игра такая есть — преферанс. Не слышал?..

Еще до службы Ларин закончил индустриальный институт, получил диплом инженера-электрика, поработал немного в своем совхозе, и призвали его служить — кончилась отсрочка. Еще студентом он женился, и теперь его сыну шел уже седьмой год. Самому Ларину недавно исполнилось двадцать восемь. На лодке старше его по возрасту были лишь шесть человек: командир, замполит, старпом, механик да два мичмана-сверхсрочника — боцман Ястребов, ему было уже за пятьдесят, и все на лодке называли его ласково-уважительно Силыч, и старшина команды мотористов Оленин.

Уже на третьем году службы Ларин стал специалистом первого класса и старшиной команды гидроакустиков. Конечно же, сказалось высшее образование — то, что другие усваивали трудно и долго, он хватал с лету. И как-то уж так сложилось, что с этого времени все офицеры и старшины начали величать его не иначе как по имени-отчеству — Владимир Иванович или просто Иваныч.

— Ох и погонял же я пулю в студенческие годы… — мечтательно протянул Ларин.

— Смирна! — прервал его испуганным тоненьким вскриком стоявший у порога кубрика дневальный молодой матросик Федя Зайцев. Робкий по натуре, он каменел от страха при виде любого начальства. А тут в кубрик пожаловал сам старпом! И у Феди душа в одно мгновение провалилась в пятки.

— Вольно… — милостиво пробасил Березин и с улыбкой взглянул на съежившегося онемевшего Федю. — Я же сказал вам «Вольно»…

— Вольно… — еле слышно отрепетовал тот команду.

Должность старпома на корабле самая муторная и неблагодарная. Нет на корабле ничего, за что не отвечал бы старпом. Кто-то нарушил дисциплину — виноват старпом, непорядок в отсеках — старпом недосмотрел, корпус грязный — плохо следит старпом, удалили с развода на вахту матроса — а куда смотрел старпом? Зато если корабль вышел в отличные — молодцы командир и замполит. А старпом вроде бы даже и ни при чем.

Потому все старпомы спят и видят себя командирами. А если кто-то из них надолго засиживается в старпомовской шкуре, то у него на всю жизнь портится характер — становится желчным, придирчивым, брюзгливым.

Березин же понимал шутку, сам любил и умел повеселиться. Вот этим-то несоответствием должности и легкости характера был дорог морякам лодки Березин. Не сказать, чтобы он отличался мягкостью. Нет. Он твердо придерживался принципа, что старпом на корабле — не приживалка в богатом доме, чтобы стараться всем угодить и понравиться. Был строг, не стеснялся прибегать к рекомендациям Дисциплинарного устава. Но делал это всегда разумно и, самое главное, доброжелательно и с юмором. Он мог вспыхнуть, но сердиться долго не умел.

Увидев пригорюнившихся у окна старшин, он в несколько шагов пересек кубрик, хлопнул обоих длиннющими руками по плечам и басовито хохотнул:

— Что вы голову повесили, орелики? Радоваться должны — отслужили, домой к женам, матерям поедете, а у вас вид — будто на собственные похороны собрались…

— Да вот вспомнили сейчас годы службы, товарищ капитан третьего ранга, и вдруг жаль стало. И чего вроде бы хорошего в ней, в службе? Ведь не мед она, а такое ощущение, будто отрываешь от души что-то дорогое. Честное слово! — Киселев выпалил это одним духом и с такой искренней взволнованностью, что пришедший в кубрик вместе со старпомом командир группы движения инженер-лейтенант Казанцев от удивления даже рот приоткрыл. Состояние его объяснялось просто: самого его служба тяготила и ничего хорошего о ней сказать он не мог.

— А вы бы и не отрывали, — весело посоветовал Березин. — Ну Ларина я понимаю: жена, сын ждут. Теща небось уже пироги печет. А куда вы-то, Киселев, с флота уходите? У вас же на всем белом свете ни родных, ни близких. Я не вижу логики в вашем поступке. Коммунист, специалист первого класса, будущий старшина команды. Останетесь служить — вам цены не будет! Пишите рапорт на сверхсрочную — и в темпе все оформим.

— Спасибо, товарищ капитан третьего ранга, но мы с Иванычем договорились ехать в Тюмень. Там сейчас такие великие дела начинаются… Охота себя на них проверить.

— Ну смотрите, Владимир Сергеевич, вам виднее. Но не совершите промашки. Думается мне, что флоту вы нужнее, чем нефтяникам. Там и без вас… — Березин вдруг замолчал. Старпомовский цепкий взгляд заметил кончики носков рабочих ботинок, припрятанных кем-то под одной из тумбочек, и Березин рявкнул: — Дне-е-вальный!

— Есть, дневальный… — ответил осекшимся от страха голосом Федя и опрометью бросился к старпому.

— Эт-та что за кабак?!

Будь Федя не такой затюканный, он сразу понял бы, что ему ничего не грозит, что старпом вовсе не сердится, что его попросту забавляют Федина паническая боязнь начальства и состояние полнейшего отупения, в которое тот впадает.

Федя подлетел к старпому, поднес руку к бескозырке и проследил загипнотизированным взглядом в направлении, куда тыкал своим пальцем Березин. Со страху он не сразу понял, что за «кабак» имел в виду старпом, потом разглядел злополучные ботинки, и уши его запунцовели. Как же это он их проглядел? Ведь осматривал кубрик, все глазами обшарил! Ах чурбак с глазами!.. Ах!..

Пока Федя казнился, старпом достал из кармана огромную связку ключей, поперебирал их в пальцах, нашел нужный и протянул связку Феде:

— Заберите этот кабак и отнесите ко мне в каюту. Вечером найдем хозяина.

— Есть, забрать этот… эти ботинки и отнести к вам в… кабак…

— Чего? Чего?

— К в-вам в к-каюту… — Краска с Фединых ушей хлынула на щеки, лоб, в глазах его блеснули слезы. Старпом, а вслед за ним Казанцев и оба старшины закатились от смеха.

— Ну иди… Иди… — подтолкнул Федю Березин. От хохота его переломило пополам. — Ну и уморил, Федя… Ну и уморил… Это у меня-то кабак?..

Федя действительно развеселил всех: Березин как раз славился на бригаде своей аккуратностью во всем, начиная от каллиграфического почерка и кончая обыкновением приходить на службу ровно за пятнадцать минут до подъема моряков — в пять сорок пять утра. Ежедневно, включая и воскресенья.

Насмеявшись, Березин снова посерьезнел и попросил Киселева:

— Вы все-таки еще подумайте, Владимир Сергеевич, насчет сверхсрочной. Жизнь на гражданке, говоря языком математики, для вас сплошная неопределенность. А останетесь на флоте — здесь все ясно. С жильем у нас сейчас стало полегче, комнату для вас найдем. Жену сами себе подыщите. И будем вместе пахать моря-океаны. Лады?

— Да я уже думал…

— А вы еще разок подумайте. — И, словно боясь, что Киселев прямо сейчас скажет категорическое «нет», Березин круто повернулся к нему спиной, уцепил за руку лейтенанта Казанцева, подтащил его к одной из тумбочек, распахнул ее дверцу и, даже не заглянув внутрь, спросил:

— Вы видите этот кабак?

— Не-ет… Не вижу…

— Э-э, батенька мой, чтобы увидеть, надо наклониться.

Казанцев подогнул колени и чуть присел. В глаза Березину сразу же бросились его остро выпирающие лопатки и тоненькая детская с синими прожилочками шея. И почему-то появилось к нему чувство жалости.

— Да не книксен мне от вас нужен, Игорь Ильич. Не ленитесь наклониться. Не ленитесь… — Березин положил на хрупкий зашеек лейтенанта тяжелую руку и перегнул его пополам. В нос Казанцеву ударил запах грязных носков. Лицо его брезгливо сморщилось.