— Сейчас тут будет. Тикать надо. Своих будить побегу.

Дородный досадливо плюнул.

— Чтоб тебя! Не успели! Еще бы каких-нибудь полчасика…

Костя пока толком не понимал, чего забеспокоились старик и Дородный.

— А может, успеем?

— Черта с два ты успеешь. Видишь, откуда дует? Через пятнадцать минут такое начнется, что… — и вздохнул. — Теперь здесь загорать придется. Хорошо, хоть бушлаты догадались с собой взять. А-а, ладно, пошли работу кончать.

Горизонт пропал. Его заволокло тугой мокрой мглой. Первый порыв студеного ветра долетел до острова. Костя зябко вздрогнул, сунул руки в карманы и как-то совсем невзначай позавидовал Барышеву и Карпенко.

Николай Федорович пытался добудиться своих друзей. Он тряс их за плечи, матерился, колотил сапогом по пяткам. Но те пригрелись, разоспались и в ответ на все его старания только бормотали что-то невнятное. Наконец проснулся вихрастый Саня. Он сел, не разлупляя глаз, помотал головой и поежился.

— Проснись, Саня! Беда!

— Какая тебе еще беда? — недовольно проворчал Саня, но мгновенно вскочил.

Море, лишь недавно катившее неслышную зыбь, угрюмо встопорщилось седыми от ветра волнами. Хмурое клочковатое небо пласталось почти по самой воде. Оно окутало Старшего брата, сопки на недалеком материковом берегу, и казалось, что во всем мире остался только этот островок и на нем они, пятеро.

Саня осмотрелся, не понимая, что происходит, и вдруг испугался. Он растерянно спросил Николая Федоровича:

— А… как же… Как же мы?!

Старик знал, что теперь отсюда никуда не денешься. Прислонившись к камню, он неторопливо и обстоятельно разминал беломорину.

— Завез, старая!.. — взъярился Саня. — Лодка! Лодка где?!

Он метнулся было бежать, но Николай Федорович ухватил его за рукав телогрейки.

— Куда тебя понесло?! Жизнь, что ли, в тягость стала? — Саня вырвался из цепких пальцев старика, отошел в сторону и сел, обхватив голову руками. — И дурак ты вроде не дурак, — продолжал как бы про себя Николай Федорович. — И умным тебя не назовешь. Гусь тоже нашелся… Этак я еще даве мог плюнуть на вас обоих и утекать один. Тем паче лодке хозяин я.

Работа подходила к концу. Дородный и Костя залили муфту мастикой, вновь укрыли кабель мхом, собрали инструмент и только теперь почувствовали, как похолодало. Вокруг потемнело, засвинцовело, и никак невозможно было поверить, что еще час назад было ясное небо и их ласкало солнце.

Ветер нес крупные хлопья не то полузамерзшего дождя, не то полурастаявшего снега.

— Да, Костя, влипли мы с тобой в историю, — улыбнулся Дородный. За три года службы на острове насмотрелся он всякого и привык ко всему. Беспокоило его только одно: как там ребята на пункте? Справятся ли с вахтой без него?

Ветер донес горький аромат дыма. Даже от одного его запаха стало как-то теплее, пахнуло жильем, человеком. Дородный поднял сумку с инструментом и обрадованно сказал:

— Снова запалили. Побежим греться.

В расщелине скалы, закрытой с севера осыпью обрушившихся камней, рыбаки разожгли небольшой костерок. Здесь не пронизывало ветром, хотя тоже было холодно и сверху падали рыхлые мокрые хлопья.

Горбоносый, замерзнув со сна, жался поближе к огню.

— И вы здесь? — с откровенным огорчением удивился он.

— А я тебе о чем столько толкую? — недовольно поморщился Саня. И все трое сразу примолкли.

Дородный бросил сумку к костру и сел на нее. Костя устроился рядом. У костра установилось молчание. Оно было трудным, гнетущим. Дородный и Костя поняли, что до них здесь шел какой-то крупный разговор.

Николай Федорович покряхтел, устраиваясь поудобнее, распрямил затекшие ноги и потер колени:

— Как погода ломается, стонут треклятые… Ну вот что, мужики, я старше вас всех и не первый десяток лет на севере. Слушайте меня внимательно. Задуло крепко, в одни сутки не кончится. Бывает и по неделе такое.

Старик помолчал, потер колени, а у Кости от его слов опять засаднила мысль о тепле, оставленном там, на пункте.

— Харчей небось с собой не захватили? — спросил Николай Федорович Дородного, заранее зная, что спрашивает впустую. — Законно. Откуда было угадать, что случится такое. — Он развязал свой рюкзак, осторожно вынул из него непочатую бутылку спирта, отставил ее в сторону, а все остальное вывалил перед собой. Большой кус соленой семги в белой ветошке, несколько картофелин, сваренных в мундире, полкруга колбасы, хлеб и флягу с водой.

— Сыпь у кого что есть, — приказал он.

Горбоносый опрокинул свой чемоданчик и хмуро пошутил:

— Этим… Зиганшину и его ребятам легче было: баяном питались. А у нас только сапоги. Суп-лапша домашняя из голенищ. Слушай-ка, Саня, ты вроде не имел привычки сапоги мазать гуталином? А то от моих на версту воняет. В заправку не пойдут.

Саня не слушал. Он медленно шуровал в рюкзаке. Не торопясь вынимал один за другим свертки. Последней извлек бутылку со спиртом, взболтнул, посмотрел сквозь нее на свет и сунул рюкзак за спину.

— Все.

Николай Федорович сгреб продукты в кучу и спросил, обращаясь сразу ко всем:

— Кому, мужики, харч доверим? — Никто не ответил. — А? Старшой?

— Да что я, Николай Федорович? Мы с Костей иждивенцы.

— Из головы брось, — осерчал старик.

— А чего тут думать? Давай хозяйствуй, Федорыч. Ты нас сюда привез, ты и корми. — Горбоносый взял стариков рюкзак и начал запихивать в него небогатые припасы.

— Делить буду на пять ден. Там, бог даст, распогодится. Вот только с водицей туго. — Николай Федорович кивнул на свою и горбоносого фляги. — Литра полтора, больше не будет. Придется терпеть, мужики.

Он натуго завязал рюкзак, взял бутылку со спиртом, поласкал ее в бурой ладони:

— Э-эх, голуба… — И, широко размахнувшись, забросил ее далеко в волны. Наклонился за другой.

— Ты чего это, старый? — Саня даже подскочил. — Никак, чокнулся?

— После ее впятеро больше на воду тянет. А так соблазну не будет.

Костя только теперь понял, что засели они тут всерьез и надолго. Не будь это так — кто же станет выбрасывать спирт? И Костя почувствовал, как в его душу закрался колючий страх. От этого стало еще холоднее и бесприютней.

Саня молчком поднялся, прихватил рюкзак и ушел, а минут через двадцать вернулся с охапкой мха. Им был набит и рюкзак. Когда он разгрузился, Николай Федорович попросил:

— Дай-ка рюкзачок. — И тоже отправился промышлять себе на постель.

Костя прислушивался к тоскливому завыванию ветра над головой и все никак не мог заставить себя вылезти из расщелины. Еще минуточку… Еще… Его сковало какое-то странное оцепенение. Знал, что надо идти за мхом, знал, что рано или поздно пойдет, но еще минуточку… еще…

Уже вернулся и, подсушив мох, свернулся калачиком на мягкой подстилке горбоносый:

— Знать бы такое дело — картишки захватил бы.

Принес мох и Дородный. Бросив его, он подсел к Косте, обнял его за плечи и встряхнул.

— Ты чего это, Костя? Хочешь, пойдем вместе?

— Нет. Я сейчас. Один.