Заставил бросить: потеряв рассудок, Они теперь ушли на Киферон В вакхических одеждах, с жаждой оргий В груди, и сколько в царстве Кадма есть вместе Народу женского — всех с ними вместе Заставил я покинуть очаги.

Из всех фиванцев только дед его Кадм да старый прорицатель Тиресий распознают в прекрасном лидийце великого бога и решают принять его, «взять тирсы и, накинувши небриды, плющом седые головы увиты», пополнив его свиту. Царствующий в Фивах Пенфей, тоже внук Кадма, двоюродный брат Диониса, человек свободного образа мыслей, презирающий простонародные суеверия, очень недоволен какой-то непонятной ему смутой в стране, он пытается вразумить деда и Тиресия, а женственного лидийца, виновника всех беспорядков, приказывает изловить и привести к нему в цепях: «Пусть он, камнями побитый, умрет, на горьком опыте узнав, как здесь справляют праздники в честь Вакха». И вот они уже стоят друг против друга: всемогущий бог вечно сущей жизни — и умствующий Пенфей, сильный разумом, но черствый душой, дерзающий «превысить предел», положенный смертному, но, в сущности, даже не понимающий, в чем оно состоит, человеческое счастье:

Да и мудрость не в мудрость, когда Человек выше смертного смотрит: Век проходит, и время не ждет, А ты счастье роняешь из рук, За мечтою гоняясь! Разума нет у таких мудрецов, Жизнь расточают они без отрады, без пользы.

Напрасно блаженные в своем единении с богом, людьми и природой старики просят вольнодумца Пенфея смириться перед непознаваемым, не «чуждаться веры»:

Да, перед богом тщетно нам мудрить. Предания отцов, как время, стары, И где те речи, что низвергнут их, Хотя бы в высях разума витал ты?

Напрасно сам Бромий, «бог суровый для гордых, а для кротких — нет добрей», уговаривает брата- богоборца признать его власть, являясь ему во всем своем всесокрушающем величии: он вызывает землетрясение, в огненных вспышках освобождается из оков, рушит царский чертог и ввергает в безумие царицу Агаву и других женщин, заставляя их разрывать руками коров, в щепы разносить крестьянский скарб, похищать детей и наносить страшные раны мужчинам, пытающимся вернуть их домой. Упорствуя, Пенфей грозится перебить всех женщин в ущелье Киферона и так или иначе посрамить самозваного бога. И тогда Дионис решает по заслугам наказать этого смертного, возомнившего себя равным, а то и выше бога и противопоставившего свой жалкий человеческий разум, свою смехотворную земную власть его вечной силе:

Ты сам не знаешь, что желает сердце, Ты сам не знаешь, что творит рука, Ты сам не знаешь, что ты есть и будешь.

Он ввергает в безумие гордого своим свободомыслием царя, с улыбкой накидывая ему петлю на шею, делая его «посмешищем для Фив». По его совету Пенфей переодевается в женское платье, чтобы тайно проникнуть на оргию вакханок, и находит там гибель от рук собственной матери Агавы, в безумии своем представляющей, что она разрывает на части льва. Так, беспощадно и насмешливо, восстанавливает свою непреложную власть Дионис, точно сама Природа, равнодушно сметающая на своем пути все, что противоречит ее законам, и неизменно восстанавливающая равновесие, которое никому не дано нарушить:

Необузданным речам И безверья слепоте Злой конец определен, А рассудок и покой Человека берегут: С ними жизнь его прочна, Держатся миром и домы.

Спор Пенфея с Тиресием и Кадмом, раскрывающий смысл трагедии, — это все еще тот диалог поэта с самим собой, конец которому положила только его смерть, но так и не завершила его. И если богоборец Пенфей — это, без сомнения, одна из ипостасей самого Еврипида, то, чем был он всегда, то счастливые в своей искренней вере старцы — это то, чем он, очень возможно, хотел бы стать на склоне лет, но чем он никогда не был и не мог быть. Сын Мнесарха давно уже понял, что глубокий и проницательный разум никогда не уживается со счастливой простотой, что стремление перешагнуть меру, положенную смертному (стремление, всю жизнь снедавшее его самого), опасно, но он не мог стать другим, не мог смирить свой мятежный дух, жаждущий достичь пределов познания:

Не прихоть ли, коль так благоустроил Бог нашу жизнь, быть ею недовольным? Но дух наш хочет быть сильнее бога, Мы в горделивых помыслах готовы Считать себя умней самих бессмертных.

Так писал он еще в «Просительницах», чтобы опять и опять повторять это в «Вакханках»:

Нет, горя не знать Дано лишь тем, Кто божье оставил богам. Что мудрость, коли счастья не может дать она?
Вы читаете Еврипид
Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату