– Вот как.

– Да. И подозреваю, что связано это с Опрой и Королевой Латифой[24] . В смысле… Понимаешь, если уж такие женщины не возражают быть черными, то и я не стану.

– Это я могу понять.

– И знаешь что еще?

– Что?

– Мне начинает немного нравиться быть толстухой. Что на это скажешь?

– По–моему отлично. Знаешь, на самом деле важно только здоровье, а больше ничего.

Они проехали еще несколько кварталов.

– Мэгги, я тебе никогда не рассказывала, но в шестидесятые, когда развернулись марши и сидячие демонстрации против расовой дискриминации, когда тебя то и дело обзывали и столько было отчаяния, я иногда спрашивала себя, стоит ли оно того. Но теперь не спрашиваю.

– Нет?

– Нет. Теперь я ко всему стала лучше относиться, потому что, если задуматься, то такие, как я, даже некоторым образом в моде. Господи, кто бы подумал, что для того, чтобы это случилось, нужно прожить так долго. Представь, пятьдесят лет назад большинство чернокожих женщин могли стать разве что служанками, а теперь цветная готова податься в мэры.

– В самом деле, – сказала Мэгги. – Мир изменился.

– Да, с трудом верится, но… Наверное, теперь, когда избрали Обаму, черный – это новый белый.

– Пожалуй, что и так, дорогая.

Бренда посмотрела в окно и вздохнула:

– Жаль, нельзя вернуть обратно все те годы, когда я себя не любила. Жаль, что… – Она не закончила фразы, слезы покатились по ее лицу. – Иногда жить так тяжело.

Мэгги съехала на обочину и погладила Бренду по руке:

– Очень печально думать, что тебе пришлось через это пройти.

– Ох, Мэгги, не представляешь, до чего тяжело, когда люди, которых ты даже не знаешь, ненавидят тебя просто за цвет кожи – за то, в чем ты совершенно не виновата.

Мэгги едва не сказала Бренде того, чего никому не говорила, но в последний миг передумала. Но она знала, каково это. Прекрасно знала.

Бренда, конечно, права. Цветные вошли сейчас в моду, и, как говорит Этель, белые так медленно размножаются (особенно пресвитерианцы), что она совсем не удивится, если лет через пятьдесят они окажутся в меньшинстве. Если такое случится, интересно, станут ли проводить раз в году Месяц истории Белых на телеканале А&Е – рассказывать о старинных обычаях и готовить блюда аборигенов типа заливного в томате и шоколадного мусса и подавать при этом скатанные салфетки в кольце.

Бренда, как и любой человек, вступивший в борьбу с расовой сегрегацией, хранила в памяти то, что случилось если не с ней самой, то с другими членами семьи или друзьями. Окончив колледж, полная идеалистических идей, она отправилась в Чикаго – работать учительницей в негритянской части города. Но большинство ее учеников выросли в районе Кабрини–Грин[25] и повидали слишком многое и слишком рано, и потому в классе сидели дети с мертвыми глазами. Бренда изо всех сил старалась достучаться до них и даже думала, что некоторым девочкам сумела помочь, но спустя несколько лет она ехала мимо этих мест и увидела этих девчонок на углу – совершенно никакие от наркотиков, они явно работали там. Это был тяжелый жизненный опыт. Бренда выросла в приличном квартале, где селились люди среднего класса, и оказалась не готова к жестокой реальности жизни детей, выросших в негритянских гетто. И в последний год, когда одна ученица наставила на нее пистолет за то, что Бренда отказалась отпустить ее в коридор к мальчику, она поняла: пора уходить. Как и ее друзья, переехавшие на Север, Бренда тосковала по дому, и, когда расовая ситуация на Юге смягчилась, многие потянулись назад в Бирмингем. Конечно, до идеала было ой как далеко. Дураков везде полно – и среди белых, и среди цветных. Бренде не повезло, трое из дураков приходились ей племянниками – Кертис, Девейн и Энтони.

В юности ее героями были такие люди, как Соджорнер Трут[26], Тэргуд Маршалл[27] и Мартин Лютер Кинг, а у племянников стены оклеены портретами рэп–звезд. За каждой такой звездой тянется криминальный хвост длиной в милю.

Теперь ее племяннички тусуются по городу, навесив на шею золотую цепь, а в ухо воткнув серьгу с брильянтом, все непременно в бейсболках задом наперед, а под бейсболкой – бандана, а трусы торчат выше так называемых штанов, промежность которых болтается в районе коленок. Их дедушки с бабушками, как и родители, учились в колледжах, а эти трое с трудом окончили школу – и хватит, и нынче не могут связать двух слов. Если они еще раз заявят ей: «Ну че, прикинь, сечешь, о чем я», она наверняка не удержится и завизжит.

Племянники внушали Бренде такое отвращение, что она перестала пускать их в дом. Слава богу, есть у нее Артур, еще один племянник. У него хорошая работа на канале CNN. А племянница Сандра, дочь Робби, выбрала историю основным предметом в Бирмингемском Южном колледже. У нее есть голова на плечах. Но эти трое… Будь у них одна шея на троих, она бы обхватила ее и сдавила как следует. Других они, может, и одурачат, но она прекрасно знает, куда они катятся. Когда ее выберут мэром, первое, что она сделает, это похватает всех наркоторговцев и сутенеров в городе и упрячет за решетку. И если для этого придется настроить новых тюрем, она так и поступит.

Хотя в Бирмингеме с 1979 года мэр цветной, она будет первой цветной женщиной–мэром. Бренда не сомневалась, что победит на выборах. Хейзел убедила ее в том, что она может добиться всего, что захочет, а Хейзел никогда не ошибалась.

Некоторые ее друзья до сих пор с недоверием относятся к будущему и боятся давать волю надеждам. Может, если бы ее избивали, или, как сестру Тонью, обливали из пожарного шланга, или бросали в тюрьму, она бы думала по–другому. Завсегдатаи маршей протестов твердят, что у нее не было настоящего «цветного опыта». Может, они и правы. Но прошлого ведь не изменишь. Нужно думать о настоящем. Она хочет, чтобы людям жилось легче прямо сейчас.

Конечно, начинаешь злиться, когда думаешь, как с ними обращались в прошлом и каким образом попали сюда ее предки, но лично ее устраивало, как все сложилось. Бренда любила свой дом и всем сердцем верила, что у Господа Бога на ее счет особые планы и что очутилась она в самом нужном месте и в самое нужное время. И как знать? Вдруг, став мэром, она сможет пойти дальше и стать первым цветным губернатором Алабамы. Все так быстро меняется, что это вполне достижимо. Чернокожая женщина из Бирмингема уже была министром иностранных дел Америки, а Регину Бенжамин, цветную с юга Алабамы, только что назначили министром здравоохранения. И, как говорила Хейзел, где еще в мире женщина ростом в 3 фута 4 дюйма может стать миллионершей? И она была права. Чернокожая женщина вроде Опры может стать миллиардершей. Как тут не надеяться на лучшее. Но конечно, за все надо платить.

В учебниках по истории движение за гражданские права всегда изображалось как победное, но тем, кто его пережил, черная у них кожа или белая, пришлось несладко.

В тот год, когда Мэгги стала Мисс Алабамой, она приехала в Атлантик–Сити на конкурс «Мисс Америка», полная волнений и надежд. И все складывалось так, что надежды эти были не беспочвенны. В отборочных соревнованиях она получила первое место в конкурсе вечернего платья, и, понаблюдав за ней несколько дней, пресса уже называла ее наиболее вероятной кандидаткой на победу.

Все ее так воодушевляли, что, когда настал момент выходить на ежегодный парад «Мисс Америка», Мэгги чувствовала себя на вершине мира. Был хрусткий, сияющий сентябрьский день, сотни людей выстроились вдоль дороги в ожидании процессии. У каждого штата была своя платформа, выходили в алфавитном порядке, и Мисс Алабама должна была появиться первой. В год, когда Мэгги стала Мисс Алабамой, платформа представляла собой невероятно красивое зрелище. Лучшие цветочные дизайнеры со всей Алабамы прилетели в Атлантик–Сити днем раньше и целые сутки украшали Алабамскую платформу.

Каких только цветов там не было! Хлопчатник, магнолия, гардения, кизил, азалии прибыли на кораблях со всех уголков штата. Потом платформу облепили маленькими серебристыми звездами – поддержать тему