Вид нанесенных алебардой страшных ран вполне мог привести в ужас самого отважного противника; тому, кто однажды испытал на себе это лезвие, второго удара обычно не требовалось. От удара алебарды упал замертво на знамя Леопольд Габсбургский в сражении при Земпахе (1386); свалился в замерзший ров у Нанси с рассеченным от виска до зубов лицом Карл Смелый Бургундский (1477).

В боевых порядках швейцарцев у алебардистов было свое законное место. Они выстраивались в середине колонны вокруг главного знамени, которое находилось под их попечением. Если противнику удавалось сдержать натиск копейщиков, их обязанностью было пройти между передними рядами, которые раздвигались, открывая им выход, и ввязаться в бой. К ним присоединялись воины с двуручными мечами, моргенштернами («утренними звездами»), и «люцернскими молотами»[53] , оружием страшно эффективным в рукопашном бою. Неприятельские силы, будь то пехота или конница, редко выдерживали такую последнюю атаку, когда разъяренные швейцарцы, рубя направо и налево, мощными взмахами отрубали ноги лошадям, рассекали доспехи и плоть людей.

Однако для отражения кавалерийских атак алебарда из-за ее сравнительно небольшой длины оказалась куда менее пригодным оружием, чем пика. Катастрофическое сражение при Арбедо в 1422 году, где швейцарцы, в передних шеренгах которых была значительная доля алебардистов, были разбиты миланцами (у швейцарцев было примерно 3 тысячи против 16 или 25 тысяч миланцев, среди которых было 5 тысяч конницы), послужило окончательной причиной переноса алебарды на второй этап сражения. От первого столкновения противостоящих сил ее отстранили, оставив про запас для последующего рукопашного боя.

Следующим за стойкостью и надежностью самым грозным качеством швейцарской пехоты была быстрота передвижения. Нет войска «более быстрого на марше и в формировании для сражения, потому что оно не перегружено оружием» (Макиавелли). При возникновении чрезвычайного положения швейцарская армия могла быть поднята необычайно быстро; люди, считавшие, что военная слава – единственная вещь, ради которой стоило жить, стекались в боевые части, не дожидаясь, когда их позовут во второй раз. Отдаленные контингент маршировали день и ночь, чтобы вовремя попасть к месту сбора. Не было необходимости целыми днями заниматься формированием частей – каждый воин находился среди своих родственников и соседей под стягом родного города или горной долины. Отряды кантонов своих офицеров избирали в воинских формированиях покрупнее (набранных из нескольких кантонов), начальники назначались советами, и затем без дальнейшего отлагательства армия выступала навстречу противнику. Таким образом, вторгшийся в страну враг, каким бы внезапным ни было его вторжение, через три-четыре дня мог обнаружить перед собой тысяч двадцать швейцарских воинов. Прежде чем он узнавал, что швейцарские силы отмобилизованы, они уже находились всего в нескольких милях от него.

Перед лицом такой армии сравнительно медленно передвигавшимся войскам XIV – XV веков было невозможно маневрировать. Попытка перестроиться – как в смятении обнаружил бургундский герцог Карл Смелый в сражении при Грансоне (1476) – неизбежно вела к беде. (Отход правого крыла бургундского войска, предпринятый с целью дать возможность открыть огонь бомбардам, был принят расположенной позади пехотой за отступление. Началась паника. – Ред.) Как только швейцарцы приходили в движение, их противнику невольно приходилось принимать бой, в каких бы боевых порядках он в тот момент ни находился. Швейцарцы старались брать за правило начинать бой первыми и никогда не позволяли себя атаковать. Построение их колонн заканчивалось рано утром накануне сражения, и войска отправлялись на поле боя уже в боевых порядках. На построение в боевые порядки уже не требовалось никаких задержек; каждая баталия двигалась на противника равномерным, но быстрым шагом, покрывая расстояние за невероятно короткое время. Плотная масса двигалась бесшумно идеальными шеренгами в полном молчании, пока одновременно не раздавался могучий рев, и баталия устремлялась на строй неприятеля. В быстроте продвижения швейцарцев было что-то зловещее: вот целый лес пик и алебард переваливается через бровку соседнего холма; в следующий момент он, не меняя темпа, продолжает двигаться к переднему краю противника, а затем – практически еще до того, как последний осознает свое положение, – швейцарцы уже рядом, четыре шеренги острых пик выдвинуты вперед, а с тыла накатываются новые силы шеренга за шеренгой.

Способность быстрого движения, как заметил Макиавелли, проистекала из решимости швейцарских конфедератов не обременять себя тяжелыми доспехами. Первоначально эта их воздержанность объяснялась лишь бедностью, но потом утвердилась пониманием, что тяжелые доспехи будут мешать в бою и препятствовать действенности их национальной тактики. Поэтому обычное оснащение копейщиков и алебардистов было легким, состояло только из стального шлема и нагрудника. Но даже и такие доспехи были не у всех, многие солдаты доверяли защиту собственной персоны оружию и носили только войлочные шляпы и кожаные безрукавки[54]. Пользоваться латами, защищавшими спину, руки и ноги, вообще было совершенно неуместным; облаченных таким образом воинов часто не хватало для образования первой шеренги, где они обычно и находились. Полностью облачаться в доспехи требовалось только от командиров; они поэтому были обязаны на марше ехать верхом, чтобы поспевать за своими сравнительно легко вооруженными подчиненными. Появляясь на виду у противника, командир спешивался и вел своих воинов в атаку пешим. В XV веке в Берне было несколько аристократов и выходцев из рыцарских семей, служивших в кавалерии, но их было очень мало, самое большее несколько десятков.

Хотя силой и гордостью швейцарцев были копейщики и алебардисты, никоим образом не забывали и о легких войсках. При случае они составляли до четверти войска, и никогда их не было менее десяти процентов[55]. Первоначально они были вооружены арбалетами – оружием легендарного Вильгельма Телля, – но даже до великой бургундской войны в их рядах уже имело хождение примитивное огнестрельное оружие. Обязанностью легких войск было вступить в действие впереди главных сил и постараться отвлечь на себя внимание артиллерии и легких войск противника, с тем чтобы идущие позади них колонны беспрепятственно продвинулись вперед как можно дальше. Так что в XV веке строй стрелков у швейцарцев ценился очень высоко. Когда стрелков нагоняли копейщики, они отходили назад в просветы между ними и не принимали участия в главном ударе, ибо их оружие было для этого не приспособлено.

Сразу видно, что одним из основных источников силы армии швейцарских конфедератов была простота ее составных элементов. Ее командирам не приходилось беспокоиться из-за всех этих проблем соотношения и соподчинения различных родов войск, которые были причиной многих неудачных экспериментов у военачальников других стран. Конницы и артиллерии почти не было; да и операции не обременялись необходимостью найти дело для массы войск более низкого уровня (что было характерно для феодального ополчения других стран), что вело к росту численности, но никак не боеспособности средневековой армии. Швейцарские силы – как бы спешно они ни собирались – всегда отличались однородностью и объединением усилий; не было вкрапления не испытанных или ненадежных солдат, за которыми нужен глаз да глаз. Большая доля посвящавших себя военной службе граждан страны имела значительный опыт; и если когда-либо вспоминали о местном военном соперничестве, то это только подстегивало местные контингент к здоровому состязанию в отваге и доблести. Как бы ни ссорились кантоны между собой, перед лицом нападавшего противника они всегда были едины[56].

Особенности и организация армии швейцарских конфедератов совершенно не способствовали появлению великих полководцев. Рядовой воин, надеясь на успех, рассчитывал скорее на самого себя и своих товарищей, чем на способности своего командира. Такие войска, испытавшие себя в десятках боев в самых неблагоприятных условиях, сравнительно равнодушны к личности своего командира. Если он знает свое дело, они следуют его замыслу и добиваются успеха; если нет, то с готовностью принимаются исправлять его упущения, еще яростнее ведя бой. Еще важнее было у швейцарцев другое соображение: всеобщее предубеждение против передачи одного кантона под командование выходца из другого кантона. Это предубеждение было настолько сильным, что привело к весьма необычному результату: на протяжении всего самого яркого периода швейцарской истории назначение верховного главнокомандующего было скорее исключением, чем правилом. Ни во время сражения при Земпахе (1386), ни во время отчаянной борьбы с Бургундией, ни в швабскую кампанию против Максимилиана Австрийского ни одному генералу не доверялась верховная власть[57]. Ведение дел находилось в руках