готовы переносить опасности, лишения и нужду во славу Афин. У него коринфяне так отзываются об афинянах: «Они не знают другого удовольствия, кроме исполнения долга, и праздное бездействие столь же неприятно им, как самая утомительная работа. Одним словом, можно сказать, сама природа предназначила афинян к тому, чтобы и самим не иметь покоя, и другим людям не давать его» (История. 1. 70. Пер. Г. Стратановского). Однако по мере того, как защита городов все больше переходила в руки наемников, простые граждане начинали рассматривать военную службу как обузу; они становились все более мирными и посвящали себя другим занятиям, приносящим прибыль. Перемена в настроениях была настолько разительна, что для того, чтобы гарантировать наличие кворума афинских граждан в народном собрании, была установлена плата для каждого присутствовавшего, а чтобы ублажить безработных, им предоставляли бесплатные места в театре. «Город перестал быть воплощением высоких достижений и благородства, – пишет сэр Эрнст Баркер, – он становился коммерческой структурой, распределявшей среди своих членов дивиденды, которые те не заработали»[11].

Моральный упадок городов-государств в соединении с разрушительными последствиями бесконечных междоусобных войн вызывали недовольство греков. Это недовольство нашло свой выход в деятельности софистов, чьи умствования, подобно построениям Вольтера, Руссо, Канта и других европейских философов XVIII в., положили начало просвещению, которое не возродило, но лишь испортило те крохи, которые еще оставались от прежнего государственного устройства. Наиболее выдающимися из реформаторов были Сократ (469–399 гг. до н. э.), Платон (420–347 гг. до н. э.) и Аристотель (384–322 гг. до н. э.).

Эти философы не могли понять, что проблема была не в том, чтобы реформировать устройство полиса в соответствии с идеальным архетипом, а в том, расширять границы города до тех пор, пока он не вберет в себя все греческие государства, другими словами, создать эллинское единство и братство. О Сократе, не оставившем письменных сочинений, мы знаем лишь со слов Платона, Ксенофонта и Аристофана. Он полагал, что призван свыше для воспитания всех и каждого, и Ксенофонт сообщает, что он, так же как Жанна д'Арк, слышал божественные голоса (Ксенофон т. Воспоминания о Сократе. 1). Его скучная диалектика вопросов и ответов, должно быть, смутила умы не одного его слушателя, и если диалоги Платона верно передают мысли Сократа, то у консервативных афинян, безусловно, были причины считать его опасным визионером и развратителем юношества[12].

Когда мы обращаемся к диалогам Платона «Государство» и «Законы», мы видим идеальный образец архети– пического устройства города-государства по Сократу, на следование которому должны быть направлены все реформы. Это учение, которое можно сравнить со смесью идей Кальвина, Робеспьера, Маркса и Ленина и назвать «трансцендентальным большевизмом», вероятно, вызвало такую же неприязнь у афинских приверженцев демократии V–IV вв. до н. э., как марксистский большевизм у западных демократов в наши дни.

В этом идеальном самодостаточном, самоконтролируемом государстве граждане разделены на два класса: правители и управляемые. В число первых, называемых «стражами», входят философы и военные, причем женщины[13] наравне с мужчинами; вторые – труженики, ремесленники и слуги – лишены права голоса. Чтобы полностью посвятить себя служению справедливости, стражи не имеют собственности, живут за счет общества, питаются за общим столом, не имеют денег и содержатся трудящимся населением. Их жены и дети также содержатся за счет общества; браки строго регулируются, ребенок не знает ни отца, ни матери, чтобы государство могло быть единой семьей[14].

Простым людям не давалось никакого выбора; их браки – для мужчин в возрасте тридцати – тридцати пяти лет, для женщин – в возрасте от шестнадцати до двадцати, – контролировались женским советом, так, чтобы прирост населения постоянно оставался на одном уровне, и неравные браки строжайше запрещались. Учреждался Ночной совет – своего рода Комитет общественного спасения, и наблюдатели за соблюдением законов – род тайной полиции, – в чьи задачи входило отлавливать еретиков. Доносительство должно было быть повсеместным, и обо всех нарушениях следовало сообщать властям. Также мы читаем: «Кто по мере сил содействует правителям в осуществлении наказаний, тот человек совершенный и великий для государства» (Законы. V, 730. Пер. А.Н. Егунова).

Законы этого идеального государства запрещали гражданам выезжать за пределы своего государства до сорока лет, а затем только по разрешению. «Вернувшись на родину, эти люди укажут молодым, что законы, определяющие государственный строй иных государств, уступают нашим» (там же. XII. Пер. А.Н. Егунова). Никто не должен был пить вино, поэты не могли распространять стихи, не одобренные наблюдателями, запрещалось ростовщичество, нельзя было вывозить валюту государства, ни один гражданин не вправе был держать какие-либо святыни в своем жилище, а ошибочные верования относительно Бога и невидимого мира рассматривались как преступление, и те, кто их придерживаются, подвергаются наказанию.

Цель Платона была жесткой – сделать всех людей благими, в том смысле, в каком он понимал благо. Цель оправдывала средства; цель была главной; государство существовало лишь для того, чтобы превратить город в идеальный муравейник.

Лишь когда Платон рассуждает о варварах, он признает существование сообщества: «Я утверждаю, что все эллины близкие друг другу люди и состоят между собою в родстве, а для варваров они – иноземцы и чужаки. Значит, если эллины сражаются с варварами, а варвары с эллинами, мы скажем, что они воюют, что они по самой своей природе враги, и эту их вражду надо называть войной. Когда же нечто подобное происходит между эллинами, надо сказать, что по природе своей они друзья, но Эллада в этом случае больна и в ней царит междоусобица, и такую войну следует именовать раздором»[15] (пер. А.Н. Егунова).

Аристотель высказывается более умеренно. Он твердо верит в то, что жизнь греков должна происходить в полисах, но выступает как сторонник реформ, а не революционных перемен. Он отвергает коммунизм Платона как неприемлемый, однако вместе с тем утверждает, что «ни один гражданин не должен заниматься ремеслом или торговлей, поскольку эти занятия неблагородны и разрушительны по отношению к доблести; также не должен он быть и землепашцем, поскольку у него должно быть время, чтобы исполнять свое служение государству, а земледельцами должны быть рабы» (Аристотель. Политика. VII). Как и Платон, он полагает, что варвары – по самой природе рабы и грекам надлежит управлять варварами, поскольку варвар и раб это одно и то же; «поэтому и военное искусство можно рассматривать до известной степени как естественное средство для приобретения собственности, ведь искусство охоты есть часть военного искусства: охотиться должно как на диких животных, так и на тех людей, которые, будучи от природы предназначенными к подчинению, не желают подчиняться; такая война по природе своей справедлива» (1256б. Пер. С.А. Жебелева).

Ни Платон, ни Аристотель не мыслили категориями космополитическими, зато афинскому памфлетисту Исократу (436–338 гг. до н. э.) выпало на долю указать путь к политическому устройству лучшему, чем город-государство. В 380 г. до н. э., через несколько лет после написания Платоном «Государства», Исократ, желавший согласованности в политике, но не общих законов и институтов, провозгласил в своем «Панегирике», что грекам следует объединяться, руководствуясь скорее не принципом единокровия, а принципом единомыслия. Он призвал Афины и Спарту оставить распри и объединиться против Персии.

«Я здесь для того, чтобы дать вам совет относительно войны против варваров и согласия между нами… Воевать с персидским царем за его царство благородней, чем воевать друг с другом за первенство в Элладе. Мы не сможем радоваться стабильному миру, если не выступим сообща войной против варваров, и Эллада не может достичь единомыслия, пока мы сообща не объединимся против общего врага и не встретим его лицом к лицу» (И с ок р а т. Панегирик. III).

Призыв Исократа пропал втуне, поскольку он полагал, что лидерство в войне против Персии должны принять на себя Афины, с чем совершенно не согласна была Спарта.

После того как царский мир освободил Спарту от затруднений в Азии, она вернулась к прежней своей гегемонистской политике в Греции. В 378 г. до н. э. это привело к войне с Фивами, в которой Спарту поддержали Афины; военные столкновения продолжались до 371 г. до н. э., когда все участники согласились обсудить мирный договор. Однако, поскольку Спарта возражала против того, чтобы Фивы