и спикировать сверху, чтобы помочь вам!»
Самолет Прокопа получил еще несколько попаданий в хвост. Если бы я не был настолько взбешен, то мог бы восторгаться тем, как русский неоднократно уходил вверх, снижался на вираже и стрелял, лишь когда делал необходимое упреждение. Прокоп не скулил и не взывал о помощи, а сражался за свою жизнь. Затем я занял позицию наверху для пикирования. «Прокоп, выравнивай!»
Русская машина выровнялась почти одновременно, и я открыл огонь за долю секунды до вражеского пилота. Моя очередь попала в него перед тем, как он успел начать стрелять, заставив его отвернуть и начать разворот. Я хорошо поразил его, но, однако, он добился еще нескольких попаданий в Прокопа. Теперь я находился позади русского, который плавно скользил передо мной из стороны в сторону, но все, что я мог сделать, так это лишь распылять пули вместо того, чтобы точно прицелиться. Несмотря на тянущийся за ним черный дым, он отрывался и дистанция между нами увеличивалась. Я все еще мог догнать его, но наше топливо заканчивалось. У меня не было никакого другого выбора, кроме как отвернуть.
Не буду отрицать, что этот новый русский тип самолета произвел на меня впечатление. Новый Як показался мне гораздо более опасным, чем «Мустанг».
Прокоп, которого я немедленно отослал домой, уже был на земле, когда я вернулся. «Герр гауптман, теперь мы, – приветствовал он меня, – должны будем отплатить за это!»
Ждать такой возможности нам пришлось недолго. Оказалось, что теперь эти новые Яки, имеющие обозначение Як-3, действовали над плацдармом на Гроне.[137] Было хорошо, что мы встретились с одним из них ранее. Большинство наших товарищей не хотели верить нашим рассказам и получили впоследствии горькие уроки. Многие были сбиты, а другие спасли свою жизнь лишь благодаря летному опыту.
Вместе с Прокопом я попробовал над Троном следующую тактику. Мы летели очень высоко, если возможно, то у самой нижней кромки облаков, позволяя Якам летать в одиночестве, и ждали, пока они не начнут возвращаться. Когда они начинали двигаться в восточном направлении, я пикировал сверху, выравнивался ниже их и подходил сзади к замыкающему. В большинстве случаев русский не замечал того, что происходило, пока для него не наступало время воспользоваться своим парашютом. Остальные вражеские самолеты пытались зайти нам в хвост, но мы всегда имели достаточно скорости, чтобы уйти от них с набором высоты. Я никогда не мог подумать о подобном трюке в начале своей карьеры. Тогда я бы спикировал в середину кружившейся толпы, получил бы множество попаданий – к великому ужасу механиков – и должен был бы повернуть домой, так и не сбив ни одного вражеского самолета. Теперь же, имея 175 побед, я стал «тактиком» и почти в каждом вылете одерживал победу, сам не получая попаданий.
Эвальд и я очень хорошо летали вместе. Он несколько раз спасал мою жизнь. В других случаях я оказывал ему ответную любезность, выручая его из неприятностей. Однажды мы вместе вылетели в составе звена к плацдарму на Гроне. На сей раз там были ЛаГГ-5, патрулировавшие со стороны русской территории. Мы делали то же самое на своей стороне. Это была славная игра. Скоро я придумал план. Сначала мы улетели на запад. Эвальд и его ведомый исчезли в облаках, а мой ведомый и я остались приблизительно в километре ниже неприятельских самолетов. Затем я спокойно пролетел прямо под ними, делая вид, что ни о чем не подозреваю. Они не могли упустить такого случая. Я передал Эвальду: «Они появятся в любую минуту!» Тогда русские сделали свой ход.
Все ЛаГГи спикировали на нас с задней полусферы, но прямо позади них была пара Эвальда. Я, естественно, летел «на всех парах» и вместе с ведомым выполнил крутой левый разворот в их направлении так, чтобы русские пронеслись приблизительно в 300 метрах в стороне и ниже меня. Один даже открыл огонь, но его пули попали лишь в воздух.
Эвальд сел на хвост замыкающему из них и открыл огонь. По всей длине вражеского самолета прошли вспышки попаданий, затем он спикировал дальше и выровнялся позади следующего русского истребителя. Потом русские ушли вверх в облака, и их больше не было видно. Я продолжал наблюдать, потому что надеялся на то, что они все же где-нибудь выскочат. Внезапно прямо перед моим носом появился одиночный ЛаГГ-5. Он продолжал набор высоты, а затем начал разворот. Я был уже позади него и собирался открыть огонь, когда услышал по радио голос: «Ну, хватит, Гельмут, вы же не собираетесь показывать свои навыки стрельбы на беспилотном самолете? В нем нет никого, пилот от испуга выскочил в ходе моей атаки!» Естественно, я немедленно оставил эту машину в покое, тем более что увидел парашют, раскрывшийся далеко внизу. ЛаГГ теперь летел немного выше меня, и я мог убедиться, что Эвальд не обманывал. Пилота в кабине не было. Самолет снова сам собой выровнялся и сделал еще два правильных правых разворота прежде, чем упал на землю и взорвался. Это была замечательная картина, которую видел каждый, кто летал на истребителе. Нужно быть точным и сказать, что тактика «своевременных» прыжков с парашютом принадлежала не только русским. Я убежден, что много пилотов пользовались ею до этого русского, а также и после него.
Тем временем меня представили к награждению дубовыми листьями к Рыцарскому кресту, а приблизительно три месяца спустя сообщили, что теперь для награждения ими требовалось 165 побед. Возможно, господа наверху думали, что Липферт вышел в отставку и потому никогда не получит дубовых листьев. Но к тому времени, когда я получил эту информацию, на моем счету уже было 177 побед.
Позднее, после нового перебазирования в Веспрем, я был вынужден покинуть II./JG52 и всех моих товарищей, потому что в качестве командира группы возглавил I/JG53. Со мной отправились обер-лейтенант Хандшуг, ставший моим адъютантом, и обер-фенрих Прокоп, который продолжал оставаться моим ведомым. Мое начало в новой группе было не лучшим, я пережил очень трудное время адаптации.
Лучше всего я ладил с молодыми пилотами, которые только что прибыли на фронт. Они были теми, с кем я общался больше всего, и потому летал исключительно с ними. Среди тех пилотов, которые сопровождали меня в ходе боевых вылетов, был обер-фенрих Зоммавилла, [138] который показал себя истинным другом и товарищем по оружию. Но все это было еще в будущем, поскольку пока я все еще был в II./JG52.
В то время мы главным образом летали в район восточнее озера Балатон, где русские истребители на высоте 3500 метров патрулировали над своими передовыми бронетанковыми частями. Мы всегда подходили на 5000 метрах и видели, как восемь машин барражировали ниже нас. В таких случаях я давал своим пилотам точные инструкции и объяснял им, как выбрать один из самолетов, не подвергая себя опасности и не рискуя получить попадания. Первым делом я сначала наблюдал за ними, чтобы определить, в какой точке русские разворачиваются. Эти машины почти всегда патрулировали над точно определенным районом и должны были лететь по одному и тому же маршруту с фиксированными точками разворотов. Я держался незамеченным выше их, пока они не начинали поворот. Когда ведущий входил в левый разворот, все остальные были полностью заняты тем, чтобы сохранить свои позиции и не столкнуться друг с другом. Это был наиболее благоприятный момент.
Когда первая машина начинала свой разворот, я уже пикировал, и прежде, чем последний русский приводил свой «ящик» в надлежащую позицию, оказывался позади и открывал огонь с дистанции прямого выстрела. Я так хорошо натренировался в этом, что мог сбить врага, даже если мою пушку заклинивало и у меня оставалось лишь два пулемета. Когда 30-мм пушка стреляла, то вражеский самолет разлетался на части. Если работали только пулеметы, то самолет обычно сразу же загорался, часто позволяя пилоту выпрыгнуть с парашютом.
Но нередко русские замечали, что что-то не так. В этом случае они переворачивались на спину и выполняли полупетлю с разворотом. Только тот, которого я выбирал, продолжал лететь прямо вперед и имел минимальные шансы на спасение. Естественно, мои пилоты пытались подражать моей тактике, но они почти всегда открывали огонь слишком рано.
Новый период начался с серии неудач. Мое оружие неоднократно отказывало. Был непрерывный ряд отказов двигателя, а потом у меня начались проблемы с животом. Вероятно, я слишком долго летал без отдыха. Самое большее, что я мог употребить, – это кусок сухаря, огурец или шнапс. Именно тогда II./JG52 переживала серьезную нехватку офицеров. Остались лишь Захсенберг и я. Более молодые офицеры почти все были сбиты, а другие снова угодили в «ремонтные мастерские». Однако майор Баркхорн не мог не заметить, что я нахожусь в плачевном состоянии. И он на десять дней послал меня в медицинский центр летного состава в Вене. За эти десять дней я практически восстановил свою форму. По крайней мере, я смог оставаться на фронте до самого конца войны.
