взорвалась. Моментально мой фонарь покрылся маслом. Не было никаких сомнений в том, что это было попадание в маслобак. Когда я уходил вверх, то через боковое стекло фонаря увидел, что русский самолет разлетелся в воздухе на части. Но это уже не могло поднять мое настроение, я готовился к возможному купанию.

Используя имевшийся запас скорости, я начал медленно набирать высоту в северо-восточном направлении. Фельдфебель Штольпе понятия не имел, почему я это делал, но он сообщил мне, что за мной тянется черный шлейф. Я ответил: «Получил попадание в маслобак. Вы видите Крым?» – «Нет!» – был ответ. «Подойдите ко мне. Займите позицию немного впереди и ведите меня. Сообщите, как только увидите Крым!»

На высоте 1500 метров мой двигатель начал перегреваться. Жидкость в радиаторе должна была закипеть. Я повторил уже знакомую процедуру: выключить зажигание, зафлюгировать винт, закрылки вниз на 15 градусов.

Если я хотел дотянуть до Крыма, то это был единственный способ. Необходимо было ползти, включая и выключая зажигание. Я связался с наземным пунктом управления: «Получил попадание в маслобак. Не могу достичь „садового забора“, пожалуйста, вышлите в море торпедный катер!»

На 800 метрах приборы показали, что температура снова стала нормальной. Я убрал закрылки, установил рабочий шаг винта и включил зажигание. Двигатель сразу же ожил. Мой «Мессершмит» начал набирать высоту. Затем Штольпе доложил, что он видит Крым и что мы должны взять немного восточнее. Температура масла и охлаждающей жидкости снова начала подниматься. Я должен был опять остановить двигатель прежде, чем температура достигла предела. Нельзя позволить двигателю настолько перегреться, чтобы заклинило поршни, иначе ничего уже не спасет меня от купания. Мы теперь были приблизительно в 200 метрах над поверхностью воды.

Я еще раз запустил двигатель и позволил машине набрать высоту. Крым был все ближе. Неужели мы сделали это?

Теперь я должен набирать высоту до тех пор, пока двигатель не заклинит, а затем попытаться спланировать к побережью или, по крайней мере, поближе к нему. Когда я поднялся, то увидел берег, лежавший прямо передо мной. Если бы двигатель дал мне еще несколько секунд, то я мог бы даже достичь земли и сесть «на живот».

Внезапно раздался удар. Винт замер.

К сожалению, я приближался не с запада, где берег был пологим, а точно с юга, где были отвесны: скалы высотой 50 метров. Можно было сделать лишь одну-единственную вещь, если я не хотел упасть в воду: спикировать на последние метры до побережья, чтобы набрать скорость. Если я не смогу пролететь над скалами подобным образом, то у меня останется шанс на рискованный разворот и посадку на воду у подножия скал.

Я спикировал, пока не оказался в нескольких метрах над гребнями волн. Скорость машины при этом повысилась до 250 км/ч, я пошел вверх и перевалил через кромку скал. Немедленно после этого моя машина начала снижаться и коснулась земли непосредственно за гребнем скал. Я сделал это!

Каждый, кто пережил те финальные дни в Крыму, никогда не сможет забыть их. Даже при том, что большинство солдат были спасены из ада Севастополя, наши потери были огромными. Своими значительно превосходящими силами Советы пытались прорваться через немецкие позиции с севера и сбросить наши войска в море. С нашей стороны суда работали день и ночь, забирая главным образом раненых. Все еще приземлялись и Ju-52, доставлявшие продовольствие и боеприпасы. По воздуху даже прибывали пехотные подразделения, но их было недостаточно, чтобы остановить вражеское наступление. Фронт становился все ближе и ближе.

В то время наш аэродром пока еще находился вне зоны огня русской артиллерии, но вражеские бомбардировщики и истребители делали наше положение затруднительным. Они находились в воздухе практически все время. Ночью русские использовали свои По-2 как пикирующие бомбардировщики, что сделало нашу жизнь еще более жалкой.

Вместе с обер-лейтенантом Шуллером из 6-й эскадрильи и лейтенантом Захсенбергом я отправлялся на ночевку в новый лагерь, который был организован в пещере в скале. Там мы, по крайней мере, находились в безопасности от осколков бомб, поскольку бомбежки происходили непрерывно.

Та же самая картина ждала нас утром на аэродроме. Русские бомбили взлетно-посадочную полосу, и все имевшиеся силы были брошены на ее ремонт. Обычно воронки не успевали заровнять должным образом, когда появлялась новая группа самолетов и сбрасывала бомбы. Хотя много бомб падало в воду, некоторые все же попадали в цель, причиняя большой ущерб. Так что было трудно не только подняться в воздух, но и приземлиться. Ведь никто не знал, что случится на аэродроме часом позже. Все это ужасно изматывало нервы и лишало меня уверенности в воздухе.

Еще труднее было сидеть в кабине в готовности к взлету. Русские летали без пауз. Лишь иногда в их атаках возникал перерыв в один или два часа. Тогда в воздухе нельзя было никого найти, и драгоценное топливо тратилось впустую. Поэтому мы дежурили в кабинах. Самолет должен был немедленно взлететь, когда русские приблизятся. Часто случалось, что враг появлялся над аэродромом внезапно и сбрасывал свои бомбы прежде, чем механики успевали рукоятками раскрутить стартеры наших машин. Тогда последние с быстротой молнии исчезали с крыльев, и пилоты оставались сидеть в своих кабинах, пристегнутые привязными ремнями и беспомощные. Мы не всегда могли выбираться из своих «ящиков» достаточно быстро.

Но обычно механикам все же удавалось вовремя обеспечить взлет, и через огонь нашей собственной зенитной артиллерии мы поднимались в середину русских групп. Они пикировали на нас со всех сторон. Много пилотов было сбито во время взлета. Я всегда немедленно снижался до самой земли или воды и никогда не покидал зон огня наших зениток, поскольку русские избегали их. Зенитная артиллерия на Херсонесе стреляла исключительно точно.

Несмотря на неблагоприятные условия в севастопольской зоне боевых действий, II./JG52 была способна сбивать каждый день приблизительно по 20 самолетов, и я сам делал это весьма успешно.

Кульминация и финал трагедии пришлись на 7, 8 и 9 мая 1944 г. В первый день нас отделяли от линии фронта 6–8 километров. Если бы русские смогли ночью прорваться где-нибудь, то с нами было бы покончено, потому что взлететь ночью на «сто девятых», особенно с такого узкого аэродрома, как Херсонес, было невозможно.

В течение этих последних дней выполнялось очень мало вылетов, и никто никогда не знал, сможет ли он снова приземлиться на аэродроме. 7 мая стало для меня еще одним удачным днем. Я дежурил в кабине своего самолета, когда над летным полем появились два русских истребителя. Мы сразу же взлетели, но эти русские, скользя на крыло, улетели на север. Вместе с ведомым я барражировал над линией фронта. Лишь русская зенитная артиллерия уделила нам внимание. Но мы непрерывно меняли высоту и курс, и в итоге зенитчики прекратили огонь. Спустя час мы вернулись обратно и приземлились.

Надо подождать, подумал я, и что-нибудь случится!

Я снова взлетел в 9.30. Пришло сообщение, что к нашему аэродрому направляются две группы русских самолетов. На сей раз перед взлетом мы подождали, пока вражеские самолеты не появятся; скоро мы заметили вдали рой русских самолетов. Ведомый и я поднялись в воздух и снизились к поверхности воды в юго-восточном направлении. Когда мы это делали, первая группа уже сбрасывала бомбы. Я летел настолько низко, что концы лопастей почти касались воды. Главное, чтобы нас не заметили те, кто был выше, иначе не избежать проблем.

Набрав достаточную скорость, мы круто ушли вверх. Первая группа снизилась к морю непосредственно к северу от нас и направилась домой. Развернувшись, я увидел другую группу, которая еще только подлетала к аэродрому.

Мы приблизились к русским сверху со стороны солнца. Один из них начал набор высоты, очевидно уклоняясь от зенитного огня, и оказался прямо передо мной. Я нажал на спуск оружия и разнес кабину вражеской машины. Неуправляемый Як немного поднялся вверх, затем свалился в штопор и врезался в воду. Почти в тот же самый момент фельдфебель Штольпе подтвердил мою победу.

В то время как наземный пункт управления поздравлял меня, я увидел, что другой русский оставил свою группу и поднимается в моем направлении. Когда он повернул к нам свой нос, я понял, что он хочет сделать, и быстро опустил нос своей машины. Пули, предназначавшиеся нам, прошли намного выше наших