«Почему он не стреляет? – думал я. – Если я упаду в воду, то, по крайней мере, не погибну. Лучше плавать в воде, чем выносить эту длинную пытку». Едва я подумал об этом, как в моем «ящике» послышался резкий шум. По крайней мере, напряженность спала. Появилось так много трассеров, что я не знал способа увернуться от них.

Инстинктивно я коротко потянул ручку управления на себя, а затем резко пошел вниз в момент, когда он начал стрелять. Я снова услышал грохот его пушек и еще раз перешел в пикирование. Я был уже над землей и мчался в середину зоны огня немецкой зенитной артиллерии. Что лучше, быть сбитым врагом или собственными зенитками? Это был настоящий ад. Трассеры летели в меня со всех сторон, но я несся прямо через них. Затем неожиданно обстрел прекратился. Я посмотрел назад: русский исчез. Отвернул ли вражеский самолет или он был сбит? В этот момент я знал только то, что зенитчики спасли меня от неминуемой смерти.

Я отправился домой и даже сумел посадить свой «Мессершмит». Совершенно мокрый от пота, я выбрался из кабины и в изнеможении стоял на крыле. Двадцать шесть пулевых отверстий в машине были доказательством навыков русского в теории и практике стрельбы. Меня никогда так не превосходили в воздухе. Я не смог заставить себя снова сесть за штурвал в тот день. Этот воздушный бой стал для меня уроком: больше никогда русский не прижмет меня сверху на малой высоте.

На следующий день, в значительной степени оправившись от страха, я даже смог вылететь на свою излюбленную разведку погоды. Я появился над Керченским проливом на безопасной высоте 5000 метров и сразу же заметил двоих русских истребителей приблизительно в 1000 метров ниже меня. Оставив своего ведомого выше, я атаковал эти два Яка. Они, должно быть, увидели меня, потому что немедленно попытались развернуться.

Подражая русскому накануне, я не спикировал вниз. Вместо этого я ушел вверх и немедленно выполнил вторую атаку. Двое русских резко отвернули, за обоими самолетами заструился конденсационный след. Я спикировал ниже, затем ушел в сторону и стал набирать высоту, пока не оказался выше их, а потом выполнил третий заход. Я сбросил скорость своего «сто девятого», перевернул его на спину, круто пошел вниз и оказался в хвосте ведомого вражеского истребителя. Последний сделал переворот и начал полупетлю.

Наученный событиями предыдущего дня, я не спикировал за ним, а предпочел вцепиться в хвост другого русского. Очевидно, он был слишком горд, чтобы сделать полупетлю, подобно своему ведомому. Он позволил мне приблизиться почти на дистанцию прямого выстрела, а затем бросил свой самолет в энергичный вираж. Поскольку я ожидал этого маневра, то сделал то же самое и остался сзади него. Когда в течение нескольких мгновений он летел только прямо, я сумел несколько раз попасть в него. Русский немедленно снова начал разворот.

Я выполнил разворот с немного меньшим радиусом, чем мой противник, прицелился в точку перед его носом, открыл огонь и снова несколько раз попал в русского. В то время как он выполнял в воздухе самые удивительные фигуры, я летел прямо вперед, не позволяя ему уйти. К сожалению, после первых выстрелов пушка отказала, а множество попаданий из двух моих пулеметов враг был способен выдерживать.

В ходе этой бурной «собачьей схватки» другой русский снова набрал высоту и готовился напасть на меня сверху. Он все еще находился далеко, чтобы быть угрозой, но я должен был спешить, если хотел сбить того, кто был передо мной. Этот «товарищ» также был неплохим летчиком. Он маневрировал без остановок и не позволял мне занять позицию для стрельбы.

Мы крутились уже в течение более десяти минут, когда пилот впереди меня выровнял самолет и круто спикировал. Именно на это я надеялся и этого ждал. Поскольку «Мессершмит» был тяжелее Яка, я быстро приблизился к нему и затем нажал на все кнопки спуска оружия. В следующий момент передо мной раздался взрыв, и все, что упало в Керченскую гавань, было лишь обломками. Русский пилот раскачивался под куполом своего парашюта.

Когда я отворачивал, мою машину сотряс мощный удар. Ага, я совершенно забыл, что позади меня был еще один. Я немедленно резко спикировал. Русский больше не стрелял, и я не видел его у себя сзади. Я продолжал пикировать к Керчи. На 1500 метрах и скорости 600 км/ч я потянул за ручку управления, чтобы выйти из пикирования. Она подалась удивительно легко. В тот же самый момент я понял, что все еще пикирую и что руль высоты не реагирует. Я мгновенно отбросил мысль выпрыгнуть с парашютом, потому что на такой скорости не смог бы покинуть самолет.

Керчь становилась все ближе, и через несколько секунд я должен был врезаться в центр разрушенного города. Вдруг у меня возникла мысль: триммеры. Проклятье, триммеры! Я установил их в положение «перетяжелить нос», когда начал пикирование.

С такой скоростью, на какую был способен, я начал обеими руками крутить штурвал управления триммерами.[88] Я выровнял самолет прямо над Керчью. Она была так близко!

Поскольку я все еще находился в воздухе, то осмотрел свою машину и обнаружил пулевую пробоину в крыле, прямо около конца элерона. Я был потрясен, когда, отклонив ручку управления влево, обнаружил, что элерон заклинило и он лишь слегка двигается. Как приземляться без руля высоты и без работающего элерона? Но это было еще не все. Я нашел свой аэродром и собирался начать заход на посадку, когда самолет начал сваливаться в пикирование, едва скорость стала ниже 300 км/ч.

Тем временем я приблизился к аэродрому. Стало ясно, что придется садиться «на живот» на скорости 300 км/ч. Я начал разворачивать машину, пока она не встала по оси аэродрома. Он находился прямо передо мной, и мне повезло, что в тот момент никто не собирался взлетать или садиться.

Я осторожно снижался к летному полю и убрал газ перед самой посадкой. Лопасти винта немедленно ударили по земле. Машина подпрыгнула и упала на землю, затем снова подпрыгнула в воздух и опять ударилась о землю. Самолет еще несколько раз подпрыгнул и, наконец, заскользил на «животе». В конце концов он остановился перед маленьким пригорком на краю посадочной полосы.

Я выбрался наружу и осмотрел повреждения. На сей раз я получил только два попадания, но в этом случае мне больше и не требовалось.

Мой ведомый приземлился после меня. Он видел все и подтвердил мою 84-ю победу. Однако его подтверждение было не нужно, поскольку на командном пункте уже хорошо знали о моем бое. Там знали даже гораздо больше, и я смог узнать, что сбил одного из хорошо известных русских летчиков-истребителей. Наш пост радиоперехвата обнаружил частоту, использовавшуюся двумя вражескими истребителями, и перехватил следующие обрывки их радиопереговоров: «Внимание! Два мессера выше нас. Мы атакованы! Разворот! Внимание, атака снова! Он приближается! Продолжай разворот!» – «Я должен спикировать, иначе он подстрелит меня!» – «Выводи! Он не пошел за тобой! Скорее, он попал в меня!» – «Снова попадания! Быстрее, обстреляй этот жалкий мессер! Помоги мне! На помощь, на помощь! Я – М., прошу помощи. У меня жена и дети! На помощь, на помощь!»

Я чувствовал жалость к этому бедняге, тем более что мог понять, как плохо ему, должно быть, было. Я сам был близок к призыву о помощи предыдущим днем. Возможно, эта проблема волновала бы меня в течение некоторого времени, если бы четырьмя днями позже тот же самый пост радиоперехвата не сообщил новость, что мой «товарищ» М. снова с увлечением носится в небе. Он благополучно опустился на парашюте и был выловлен из воды своими товарищами. Возможно, позднее он сбил некоторых из моих товарищей.

В это время мой друг Хейнц Захсенберг снова стал предметом разговоров. Он ненавидел и презирал «собачьи схватки». Он отказывался вступать в маневренный бой с врагом, вместо этого одерживая свои победы элегантно и с превосходством. Он всегда утверждал: «Я постоянно выше всех. Если я лечу слишком низко, по неосторожности или вынужденно, то тогда я быстрее, чем кто-либо!»

Да, у Хейнца были свои причуды. Они начинались на взлете. Он всегда забирался в свою машину одним и тем же образом и мог трижды вылезти из своего «Мессершмита», стоявшего с уже работающим двигателем, и не взлетать, потому что его механик, обер-ефрейтор Роммель, не помахал ему, когда он собирался выруливать на взлет. Поднявшись в воздух, он первым делом надевал «шноркель»[89] – кислородную маску. Хейнц утверждал, что не может летать без кислорода и всегда носил маску.

Однажды мне представилась возможность вылететь на самолете Захсенберга. В ходе полета я так и не смог определить скорость, на которой двигатель его желтой «восьмерки» работал бы ровно. Но почему? Все