— Читай Отче наш!

— Почему? Зачем?

— Давай прочитаем Отче наш, Лучано, — настойчиво повторил монах, однако на этот раз более мягко.

— Что-то не хочется, — ответил монсиньор.

— Мерзкий бес! — произнес Гаспар, готовясь повторить свои заклинания.

— Послушай, Гаспар, твои шуточки мне что-то не нравятся. Я пришел помириться. Я пришел сюда, переступив через свою гордость, чтобы поговорить с тобой, брат Гаспар, — или уже прикажешь величать тебя «ваше высокопреосвященство»? — язвительно заметил Лучано. — Так вот знай: меня изгнали из Ватикана.

— Что?

— Папа приказал меня выселить, теперь я даже не знаю, куда идти. Вышвырнули на улицу, как щенка. Что мне теперь делать?

— Тебя прогнали?

— Да, закончится месяц, и мне конец.

— Но ведь тебе дадут другое назначение, разве нет?

— Нет, и даже, возможно, отлучат. И знаешь из-за чего?

— Что ж, несомненно, Папа хочет попросту предупредить тебя, чтобы ты вел себя более благопристойно, — сказал монах, желая утешить Лучано и помочь ему справиться с бедой. — Подожди и увидишь, что все вернется в свое русло, если только ты всегда будешь вести себя соответственно своему званию.

— Ладно, птенчик…

— В любом случае я не несу ответственности за решения, которые принимает Папа, — ответил монах на этот раз более сурово. — Это дело не по моей части.

— Как бы не так! — возразил монсиньор. — Да это же ты своими коварными уловками спровоцировал мое изгнание! Ты, ты! Исключительно ты!

— Даже если бы все было как ты говоришь, чем я могу тебе помочь?

— Плут! Обманщик! — взъярился монсиньор. — Приезжаешь сюда и уже на шестой день добиваешься повышения по всем статьям!

— Слушай, Лучано, я не желаю слушать эти обвинения. Будь уверен, что я не старался заполучить посты и повышения, которые мне предложили, и будь уверен, что я их не приму.

— Да, все так говорят, но, в конце концов… В конце концов, ты своего не упустишь, как все.

Говоря по совести, брат Гаспар понимал, что монсиньор отчасти прав, и, прельщаясь пурпурной кардинальской мантией, он не мог не думать о своей матери, поскольку пенсия по вдовству, которую она получала, была мизерной, и, несомненно, кардинальский чин позволил бы ему располагать кое-какими дополнительными средствами, чтобы вознаградить бедняжку за беды и страдания, которые она терпела сызмальства, почему, и довольно часто, он испытывал своим сыновним сердцем угрызения совести из-за того, что не делал всего возможного для ее благополучия.

— Однако есть одна вещь, — продолжал Лучано, — которую тебе стоило бы учесть. Многие прелаты долгие годы дожидаются своей очереди, как вдруг появляется этакий выскочка, притворяющийся святым, с въевшейся под ногтями грязью и ангельским личиком, как будто за всю жизнь мухи не обидел. Но меня тебе не провести. А я-то, дурак эдакий, спешу к тебе отпраздновать твое повышение… Мое единственное утешение в том, что их высокопреосвященства вопьются тебе в горло, как вампиры, и если ты и выживешь, то только чудом. Я бы на твоем месте поскорее убрался отсюда, прежде чем…

Брат Гаспар ни минуты долее не собирался выслушивать монсиньора, потому что слушать его — значило спорить, так что он снова заявил, что перегружен работой и просит сделать одолжение и оставить его в покое, что его занимают множество жизненно необходимых для Церкви дел, но Ванини настоял на том, что разговор еще не окончен, и попросил брата Гаспара сделать одолжение и выслушать его еще несколько минут.

— Хорошо, хорошо, — недовольно ответил монах. — Но только пять минут, — добавил он, глядя на часы и решив жестко оборвать монсиньора, если новые бредни, которыми была забита его голова, выйдут за пределы установленного времени.

Монсиньор Лучано Ванини согласился и сел, сел, в свою очередь, и Гаспар, с нетерпением ожидая окончания его монолога, еще прежде чем он начался.

— Ладно, — серьезно сказал Лучано, — я уж помолчу о твоем предательском характере, стоившем мне карьеры…

— Без комментариев, — ответил Гаспар почти ласково, почти неслышно, прикусив язык, чтобы сдержать гнев, потому что это Лучано, вне всякого сомнения, предал его, передав досье в руки Папы.

— И я хотел бы сосредоточиться, — продолжал монсиньор, — на причинах, заставивших меня вести себя с тобой именно так, а не иначе.

— Начиная с этого момента, — прервал его брат Гаспар, — я не только принимаю твои извинения, но и считаю их необязательными: можешь поберечь их, потому что я уже простил тебя.

— Мне нужно, чтобы ты меня выслушал, — ответил монсиньор.

— Слушаю, — благосклонно отозвался доминиканец.

— У тебя есть друг? — спросил Лучано.

— Не понимаю.

— Ну, я имею в виду в монастыре — есть у тебя друг?

— У меня много друзей, — ответил заинтригованный монах.

— Нет, я не про то. Друг, понимаешь, друг.

— Не понимаю.

— Да ладно, брат Гаспар. Только не говори, что в монастыре у тебя нет друга.

— Всех братьев я считаю своими друзьями, всех одинаково люблю, и они отвечают мне тем же.

— Вот это ответ! — сказал монсиньор, расхохотавшись. — Вечно ты вывернешься! Знаешь, брат Гаспар, давай начистоту.

— Не понимаю тебя, а то немногое, что понимаю, предпочел бы не понимать.

— Ла-а-а-дно… — уступил монсиньор. — Не хочешь мне ничего рассказывать, не рассказывай, но я думаю, что…

— Итак, монсиньор, — сказал брат Гаспар, вставая и теряя терпение, — у меня много дел, хочешь что-нибудь добавить?

— Что?

— Сядь, пожалуйста, Гаспар, сядь на минутку, прошу тебя… Пожалуйста… — Брат Гаспар снова уступил желанию монсиньора. — Знал я как-то одного юношу, — продолжал Ванини, — точно с таким же характером, как у тебя. Неужели испанцы всегда такие… порывистые? Какая прелесть. Юноша, о котором я говорю… Мы познакомились в… Он тоже был очень резкий, очень непостоянный, очень недоверчивый и очень непредсказуемый… Но в конце концов, в конце концов… Ты просто не представляешь, Гаспар, как я любил его. Жаль, что… Я познакомился с ним в Риме, во время одной из папских церемоний, на которую тот был приглашен, он уступил мне место, мы улыбнулись друг другу и… И дружба, Гаспар, великая дружба возникла между нами. Потом мы еще пару раз виделись в Испании. В Паленсии, он жил в Паленсии. Ты бывал в Паленсии? Я поехал повидаться с ним, движимый любовью… Я отдаюсь любви всем своим существом, понимаешь? Но… Мы не виделись вот уже семь лет, однако я все еще часто его вспоминаю, зачем мне лгать?.. Не проходит и дня, чтобы я не вспомнил о нем. Он был твоего типа, хотя и не такой высокий. Кстати, какого ты роста? Он был всего на несколько сантиметров выше меня, но у него было очень красивое, просто ангельское лицо, и смотрел он на меня так же пристально, как ты сейчас. Каждый день, да, каждый день я вспоминаю о нем. Мне больно, очень больно, невыносимо больно, что он больше не хочет меня видеть. Если бы он знал! Иногда я звоню ему в его день рождения и в день рождения младенца Христа, то есть на Рождество, но он не слишком-то рад меня слышать, я это чувствую, и все же он был главной любовью моей жизни. Я вспоминаю его каждый день, он — моя трагедия, понимаешь? И когда вдруг, словно подарок небес, появился ты, я подумал, что… Что ты — та любовь, которую Бог сохранил для меня, любовь, которой суждено заменить утраченную.