внимательно.

— Ах, я так желала вас видеть! — говорит она вам. — Неужели вы уже хотите уходить?

Вы поражены: вы предполагали уходить лишь через несколько часов. Но намек так прозрачен, что вы скрепя сердце уже готовитесь ответить, что, действительно, вам пора удалиться, однако, нечаянно оглянувшись, вы замечаете, что она говорила это вовсе не вам, а другому джентльмену, прощающемуся с нею.

— Ну, теперь, может быть, нам удастся поговорить с вами хоть пять минут, — продолжает она, как бы обращаясь к вам. — Я уже давно рвусь сказать вам, что никогда вам не прощу. Вы были прямо ужасны!

Вы опять смущены, пока не сообразите, что последние слова также относятся не к вам, а к другому лицу, стоящему сзади нее и что-то шепчущему ей на ухо. Наконец она говорит прямо уже с вами; но и тут вас поражает пестрая смена выражений на ее лице, совсем не соответствующих вашей интересной речи о недостатках протекционной системы. Когда вы, объяснив свое затруднение дать по этому вопросу удовлетворительное решение, замечаете, что Великобритания — остров, она энергично кивает головой. Не думайте, чтобы она забыла уроки географии, — нет, она просто переговаривается мимическими знаками с другою дамой, находящейся на противоположном конце залы. Когда же вы говорите, что трудящиеся классы должны быть обеспечены, она с лукавою усмешкою лепечет: «Да? Вы убеждены в этом?» Начиная закипать от охватившего вас негодования, вы готовитесь дать резкий отпор ее плантаторским воззрениям, но в это время она внезапно отвертывается от вас, чтобы хлопнуть веером по плечу проходящего мимо знакомого ей кавалера.

Вы поражены такою, на ваш европейский взгляд, крайней невежливостью, а юная американская гражданка, как ни в чем не бывало, немного погодя снова находит вас и продолжает начатый с вами разговор.

Американская девушка не сводит с вас взгляда, пока вы с ней говорите. Это заставляет вас предполагать, что все остальное общество в данную минуту для нее не существует. По-видимому, она вся проникнута желанием знать ваше мнение об интересующем ее предмете и боится проронить хоть одно ваше слово. Беседа с американской девушкой всегда вселяет в нас твердое убеждение, что мы настолько хорошие ораторы, что способны очаровывать даже американок.

Но и американская девушка не всегда в состоянии смахнуть со своего пути всю паутину этикетов старого мира. Две американки рассказывали мне характерную историю, случившуюся с ними в Дрездене. Один офицер из аристократов пригласил их позавтракать с ним на льду. Там в течение всего зимнего сезона принято собираться по воскресеньям на льду озеpa в большом саду. Все это озеро бывает запружено публикою всех слоев дрезденского общества, не исключая и самых высоких. Но представители этих слоев держатся, разумеется, особняком, образуя отдельные кружки, не смешивающиеся с другими. До завтрака молодежь обыкновенно катается на коньках.

Американки очень обрадовались этому приглашению и привели с собой, в качестве компаньонки, пожилую даму, вдову одного известного профессора. Так как эта почтенная дама не умела кататься на коньках, то американки посадили ее в санки. Пока они надевали свои коньки, к ним приблизился молодой человек приятной наружности, с приятными манерами и прекрасно одетый. Он отвесил дамам по изящному поклону и представился нам. Американки не расслышали его имени, но припомнили, что уже встречали его в разных местах, где собирается избранная публика. К тому же американские девушки очень общительны. Они ответили на его поклон, улыбнулись и выразили удовольствие по случаю хорошей погоды. Он с восторженностью подхватил эту интересную тему и повел девушек на лед. Вообще он оказался крайне внимательным и услужливым кавалером. Увидев своего знакомого военного, американки, в сопровождении нового кавалера, пустились к нему по льду, но офицер увильнул от них в сторону. Девушки подумали, что тот не умеет сразу останавливаться на коньках, и скользнули вслед за ним. Целых три часа они гонялись за ним вокруг всего озера, пока, наконец, не обессилели. Тогда они остановились и обменялись между собою мыслями.

— Я уверена, что он все время видел нас, но избегал встречи с нами, — сказала младшая. — Что бы это значило?

— Не знаю, — отозвалась старшая. — Это что-то очень странное. Но я пришла сюда вовсе не затем, чтобы играть в фанты, и, кроме того, сильно проголодалась. Постой тут минуту, а я пойду объяснюсь с ним.

Тот, о ком шла речь, стоял шагах в десяти от них. Американка, державшаяся на коньках не особенно твердо, когда некому было поддержать ее, неуверенно заскользила было по направлению к нему, но он предупредил ее. Догадавшись, что она желает поговорить именно с ним, он сам двинулся ей навстречу и подхватил ее под руку.

— Наконец-то! — едва сдерживая негодование, воскликнула американка. — А я думала, вы забыли дома очки.

— Простите. Но это было совершенно невозможно, — ответил офицер.

— Что именно невозможно? — недоумевала американка.

— Подойти к вам, пока вы находились в таком… неприличном обществе, — пояснил он.

— Не понимаю, про какое общество вы говорите и на кого намекаете, — продолжала американка, пожимая плечами.

Ей пришло в голову, не общество ли профессорши находит неприличным этот высокомерный аристократ. Положим, эта почтенная дама действительно не отличалась представительностью, но она была умна и добра. К тому же в качестве компаньонки она вполне удовлетворяла всем требованиям, предъявляемым в таких случаях, и американки взяли ее с собой просто в виде уступки европейским предрассудкам, не позволяющим молодым девушкам так называемого «хорошего общества» показываться в публичном месте одним, без какой-нибудь достойной уважения дамы пожилого возраста. Сами же по себе эти заморские мисс отлично могли бы обходиться без всякой провожатой.

— Я говорю о том субъекте, который сейчас составлял вам компанию, — высказался наконец офицер.

— Ах, о нем! — воскликнула с облегчением американка. — Но он сам подошел к нам, когда мы надевали коньки, и назвал себя. Хотя мы и не поняли его фамилии и не знаем, кто он, но не отказались от его любезных услуг. Мы где-то уже встречали его, но не могу припомнить, где именно.

— По всей вероятности, у Висмана, на Парижской улице: он служит там парикмахером, — поспешил пояснить офицер.

Американки были убежденные республиканки, а следовательно, и демократки, но их демократизм все-таки не снисходил до компании с парикмахерами, тем более что они были богаты, а их кавалер был, конечно, бедняк. Если в Америке нет родовой аристократии, зато есть денежная, которая так же презрительно относится к беднякам, как европейская родовая — к простолюдинам. Бедная демократка была сильно смущена и чуть в обморок не упала, узнав, что в виду, так сказать, всего Дрездена она целое утро провела в компании с парикмахером и даже не с собственником известной парикмахерской, а с простым служащим.

— Ну, и нахал же этот франт! — с трудом вымолвила она. — Навязываться так нагло дамам не его круга не позволит себе ни один парикмахер даже в Чикаго.

Распростившись с офицером, американка сняла коньки и поспешно вернулась к своей сестре, которой парикмахер показывал фокусы голландского конькобежства. Она прервала их беседу и по возможности вежливо, но довольно внушительно принялась разъяснять своему новому знакомому, что хотя просвещенные американцы и уничтожили социальные различия, но не до такой уж крайности, как он, по- видимому, себе вообразил, втесавшись в их общество.

Будь этот немец первоклассным парикмахером, он, наверное, знал бы настолько по-английски, чтобы уразуметь длинную и серьезную речь американки; но так как он был обыкновенным парикмахером, то кроме самых обыденных английских фраз ничего не знал. Заметив это, американка стала переводить свою речь на своеобразный немецкий язык, но с тем же успехом. Наконец она, в сильном возбуждении смешав сослагательное наклонение с повелительным, сказала немцу, что он мог бы уходить. Он понял это в том смысле, что ему разрешают уходить, если он этого желает. Но так как он этого вовсе не желал, то и принялся уверять своих дам, что ему некуда спешить, и что он намерен посвятить им весь день.

Должно быть, этот немец был не из особенно умных. А так как этот тип достаточно распространен, то