мне кажется…

– Да?

– Мне кажется, мой ребенок – он вроде ангела, выпаливает она.

И в ее отчаянных глазах вскипают слезы.

Мальчики должны беречь своих мам, чтобы они не плакали. А если маман плачет, нужно ее успокоить и сказать: прости, что все так получилось и что из-за меня твое сердце уходит в пятки, прости, что беда настигла меня и я попал туда, где ты не можешь до меня дотянуться. Я знаю, что ты пыталась это предотвратить. Я помню, как ты без конца повторяла: Я должна защитить его, должна защитить. Правда. Без врак. Ты не виновата, что не вышло.

Мальчики должны беречь своих мам, чтобы мамы не плакали, тем более если у мамы была тяжелая жизнь, а Grand-mere живет в Гваделупе, это очень далеко и туда не съездишь, и еще там растет папайя, а у нее такие семечки, немножко похожи на хомячьи какашки. И еще мальчики не должны подглядывать за мамами – это было еще до Густава, – потому что они всё поймут неправильно, начнут выдумывать всякие глупости, а потом наговорят что-нибудь другим, чтобы выпендриться, и все закончится слезами. Но иногда трудно не шпионить, потому что хочется много узнать такого, чего нет на CD-ROM'e про животных – щелкнул мышкой и смотришь, как всякие животные что-нибудь там делают, узнаешь про их Среду Обитания, чем они там Питаются, какой у них Жизненный Цикл и как они Выращивают Своих Детенышей, и тра-ля-ля. Но у меня же нет CD-ROM'a про людей – его, наверное, еще не выпустили. Потому я и шпионю, слушая, как они занимаются всякими секретными делами, делают секс (аа-аа-аа), или плачут, или спорят, или потихоньку обсуждают Дерганых Детей.

Очень хорошо использовать для этого радио-няню, у родителей есть радио-няня, чтобы я снова не умер ночью от Синдрома Внезапной Младенческой Смерти, хотя я уже никакой не младенец. Можно включить радио-няню наоборот и слушать, что они говорят, а самому сидеть в детской и есть хлопья с сушеной малиной, а родители на кухне, у них секретный разговор. Может, вы не знаете, что такое сушеная малина: ее специально высушивают холодным способом, это процесс такой.

– Мы должны сказать Луи правду, – заявляет Папa. – Прости, Натали. Но я много думал об этом в последнее время.

– И травмировать его на всю оставшуюся жизнь? – говорит Маман.

– Не преувеличивай. Пусть лучше он услышит правду от нас. Луи знает, что у нас что-то не складывается. У него бешеная интуиция. Ты же видишь, как он чувствует перепады твоего настроения. Он поймет. Он знает, как сильно я его люблю. С этим не будет проблем.

Я опускаю ложку и перестаю жевать. Мухаммед гремит колесом, и я втыкаю в колесо карандаш, чтобы оно не гремело. Мне нужно услышать – а может, не нужно.

– Он начнет задавать вопросы, – говорит Маман. – Ты же его знаешь. Один вопрос, за ним другой, а потом все больше и больше вопросов. А потом он задает вопрос, на который нет ответа.

У нее дрожит голос. Она думает: я должна защитить его, должна защитить. Наверняка сейчас она смотрится в зеркальце над раковиной. Она всегда так делает, когда думает. Это у нее думательное зеркало.

– Ну и пусть задает свои вопросы. У нас есть Перес, он поможет Луи справиться.

– Мы что, и Пересу обо всем расскажем? Про Жан-Люка и…

Ее лицо в думательном зеркале. Испуганное.

– Конечно, нет. Все не будем рассказывать.

Папa наверняка сидит сейчас за столом и чистит свой швейцарский армейский нож – ему Мами подарила на прошлое Рождество. Папa говорит, это Игрушка для Больших Мальчиков. Восемнадцать лезвий, и половина из них неизвестно для чего. Маман стоит к нему спиной, но он видит ее лицо в думательном зеркале.

– И что же мы ему расскажем? Как он пришел в этот мир? Как мы с тобой познакомились? Господи, Пьер, ты же не хочешь доконать ребенка. Ты что, не видишь – у него и так достаточно проблем. Ты знаешь, как его зовут в школе? Чекалдыкнутым.

– Поэтому я и предложил показать его психотерапевту!

– Замечательно, но кто, по-твоему, его туда водит? Я потом чуть не свихиваюсь от его разговоров!

Наверное, после этого ей уже не хочется смотреть в думательное зеркало, потому что она снова плачет. Мама плачет минимум раз в день, а иногда два раза, потому что трудно быть матерью Дерганого Ребенка.

– Прости, Пьер. Но я прошу – и даже настаиваю, да, настаиваю, – чтобы мы прекратили этот разговор.

Ему лучше ничего не знать. Он запутается, будет нервничать. Ему что, мало? Не дай бог начнет заниматься самоедством. Так что забудь об этом.

Мне не разрешают есть в комнате. Может, поэтому я вдруг перестал жевать и поэтому у меня перестало глотаться. И я тогда все выплюнул в Алькатрас, вытащил карандаш из Мухаммедова колеса, и оно снова закрутилось. А потом я подумал, что ничего страшного, я ведь и так знаю, откуда взялся. Врачи разрезали маму, как маму императора Юлия Цезаря, потом они вытащили меня крюком для мяса, и мы с ней чуть не умерли. Но я ничего не понял про Жан-Люка. Кто такой Жан-Люк? И что такое самоедство?