– Значит, Катрин не рожала не из-за того, что принимала таблетки от детей?
– Нет, она хотела иметь детей. А таблетки принимают только те, кто не хочет.
– Из-за этого Маман и принимает таблетки?
Он смотрит на меня и хмурится:
– Она их не принимает. Она принимает витамины и другие лекарства. Фолиевую кислоту, например. И так далее. Ты, наверное, видел витамины, а витамины – это совсем другое.
– А почему вы с Маман не хотите родить еще одного ребенка? Мне надоели эти хомячки. Мне надоело, что у нас такая маленькая семья, только ты, я и Маман. Почему вы не можете родить мне братика?
– Мы бы с радостью, – говорит Папa. – Мы были бы счастливы, поверь мне,
Он говорит, а сам весь бледный и желтый, как китаец.
Опоздание поезда – это плохая примета. Поезд «ТЖВ» до Лиона ушел на четыре с половиной минуты позже. О плохом узнаешь, только когда оно случается.
– Обошлись без неприятностей! – Папa сидит в кухне и рассказывает Маман про «Диснейленд». Маман взбивает миксером тесто для пирожных, потому что если кто-то, напр. Люсиль, говорит, что Маман не умеет готовить, они все врут.
Маман сердито смотрит на Папa, потому что они не любят друг друга, как та тетенька с мужем и китайскими девочками. Может, мои родители друг друга даже ненавидят. Может, они вообще хотят развестись. Но этого они не могут. Из-за меня.
Они не могут развестись, потому что я им не позволю. Вот послушайте.
– Мы встретили в «Диснейленде» одну семью, – говорю я. – И Папa знал ту тетеньку.
Она пьет эти таблетки. Я видела, как она вытаскивала их из ящика с косметикой и запивала водой. У нее там целая куча всяких лекарств – донормил, ароматическое масло «Ночная Примула» и тра-ля-ля. Если мальчик будет пить такие лекарства, у него вырастет грудь, потому что Жирный Перес говорит, что в них содержится гормон, который называется женским. И у тебя будет изменение пола, про него показывают по телевизору. Я видел такую передачу: можно превратиться в девушку, и тогда не будешь насильником. Платишь пятьдесят тысяч евро, и тебе отрезают член.
– Расскажи мне про эту семью, Луи, – говорит Маман. Ледяным Тоном – это Папa так его называет.
Папa встает из-за стола и начинает выгружать посудомоечную машину, расставляет тарелки в буфете.
– У этой тетеньки две китайские дочки, и они все время хихикают. Они приемные дети. А малыш не приемный, у него дурацкая шапка с ушами, как у зайца.
– Это Моя бывшая сослуживица, – говорит Папa, вынимая ножи и вилки. – Из «Эр Франс».
Он гремит тарелками.
– Из какого отдела?
– Ээ. Из отдела кадров.
– Симпатичная? – спрашивает Маман.
Она говорит мне, а сама странно так смотрит на Папa.
Но он стоит к ней спиной и гремит тарелками, а сам, наверное, думает:
– Да, очень симпатичная. Но нам было пора уходить. Пана сказал, что пора. А было не пора. Я еще даже не хотел есть, но он повел меня в ресторан, который назывался «Мехико».
– Понятно, – говорит Маман. – Значит, «Мехико».
Она продолжает глядеть на Папa, но он рассматривает стаканы, вымыты или нет.
– Лу-Лу, пойди посмотри мультфильмы, – говорит Папa и смотрит на меня грустными глазами. Если бы он не был сильным, даже почти Машиной-Убийцей, я бы мог даже подумать, что он трус.
Не знаю, зачем я рассказал Маман про эту тетеньку. Я ведь не говорил, что за тетенька и что ее звали Катрин, и даже не сказал, что Папa был на ней женат. Но, наверное, Маман догадывается, потому что сейчас они будут ссориться. Я смотрю «Мадлин»,[35] а Маман орет на Папa, а он пытается ее успокоить.
– Ведь это была она, так? Ты меня обманул! Зачем ты врешь? – вопит Маман. – Господи, почему ты не можешь сказать правду?
Папa что-то тихо отвечает, так тихо, что я не могу расслышать.
– Ты собираешься с ней встретиться, так? Будешь ползать перед ней на коленях. Давай, пожалуйста, если тебе так хочется. Ты нам с Луи не нужен.
Папa снова что-то тихо говорит, успокаивает Маман, а потом я слышу обрывки ее фраз:
Все это я рассказал Густаву, а Густав молчит. Никогда не знаешь, сможет Густав говорить или будет кашлять и кашлять, до тошноты, пока водорослями не вырвет. Но на этот раз ничего такого. Он даже не шевельнулся. Он плохо себя чувствовал, больше крови, чем обычно: ярко-красная кровь, она сочилась через бинты. Я подумал, что, наверное, он плачет под своими бинтами. А я вам говорил, что у Густава голова забинтованная, как у мумии? И что у него нет лица? И что он живет у меня в голове?
Густаву все хуже. Он говорит, что однажды застрял в одном темном месте. Он очень хотел есть, но еды не было, да и все равно у Густава не было рта, потому что его отъели. Кровь сочится из-под бинтов и течет по его шее алым ручейком. Там, под бинтами, Густав умирает.
– Расскажи мне дальше, мой маленький джентльмен, – говорит Густав. – Расскажи, пока я не умер.
И тогда я рассказываю ему про грязный секрет Жирного Переса.
Однажды я снова прихожу в его гадкую квартиру в Gratte-Ciel. Перес идет в свою гейскую кухню, чтобы налить мне колы, потому что я всегда требую колы: я
Здоровско.
Я навожу бинокль на окно, кручу колесико, чтобы получилось четко. На улице идет снег: снежные хлопья летают, словно кто-то порвал белую бумагу и выкинул обрывки. Мне интересно, откуда раздается эта музыка, потому что когда я играю в Ничего Не Говори, я слышу, как грохочет музыка и женский голос кричит: «раз, два, три, сжимайте ягодицы, девочки, ведь мы же хотим, чтобы у нас были крепкие попы?»
Жирный Перес вносит в комнату свое монстрообразное тело, и еще он принес мне колу.
– Чем ты тут занимаешься, Луи?
– Вы положили лед в колу? Скажите, зачем вам бинокль, и я отдам его обратно.
– Да, положил, три кубика. Бинокль мне нужен, чтобы смотреть вдаль. На птиц, например.
– Каких птиц?
– В городе можно рассматривать голубей и скворцов, иногда цапли встречаются, – поясняет Перес. – Можно смотреть, как цапля ловит в пруду цветных карпов.
Я навожу на Переса бинокль и вижу сплошное огромное пятно. Кручу колесико, и вот уже можно различить лицо. Перес улыбается, тянется к биноклю. Но я еще не насмотрелся.
– Вы извращенец, да? – говорю я. – Вы смотрите, как тетеньки раздеваются и делают аэробику. Вы смотрите на их попы и грудь. Да?
– Луи, давай начнем наш сеанс.
– Вы смотрите на голых тетенек и играете со своим членом. Вы насильник.
– Кто?
– Насильник.
Перес присаживается в кресло и смотрит на меня так, будто я Чекалдыкнутый, меня так в школе зовут. У Переса сейчас такой же взгляд. Его лицо в бинокле снова размытое, но все равно видно, как гадко он
