Илья Круш поклонился, ей-богу, так, как будто выслушал комплименты. Вряд ли в тот день, на состязании в Зигмарингене, получая двойную премию из рук председателя Миклеско, он имел вид более ошеломленный.

И тогда в зале раздались рукоплескания.

— Мы встали на ложный путь, Илья Круш, — сказал в заключение председатель. — Вы свободны, и остается только принести вам наши извинения и пожелать полного успеха вашему оригинальному путешествию!

Дело было закрыто к чести Ильи Круша, ставшего жертвой юридической оплошности, признанной на самом высоком уровне. Его ждала лодка. Но в пути к ней его сопровождала восторженная толпа, в которой смешались и австрийские вельможи, и многочисленные рабочие, в основном мадьяры и словаки. Мужчины, женщины, дети сбежались со всех кварталов, чтобы увидеть героя дня, героя дня вдвойне, смущенного еще больше обычного от такого обилия приветствий и почестей. Хотя это и удлиняло путь, вышедшему из-под стражи пришлось пройти через Штадтвальхен, где цыганский хор присоединил свои пляски и песни к общим восторгам городского люда.

В какой-то момент родилась даже идея проводить Илью Круша в Брюкенбад, в знаменитые купальни, и там как следует отмыть от ложных обвинений. Жители Пешта отказались от этой мысли только потому, что нужно было пересечь реку выше Буды. Так Илье Крушу удалось избежать триумфальной церемонии, в которой он, впрочем, и не испытывал особой нужды.

Наконец после трехчасового шествия демонстрация достигла маленького мыса, за которым под охраной полицейского стояла плоскодонка. Илья Круш забрался в нее и пустился по Дунаю, который быстро унес рыболова от этого нервного и экспансивного города, где на долю бедняги выпали сначала тюремные страдания, которые могли закончиться смертной, да, да, смертной казнью, а потом — огромная радость оправдания. Еще какое-то время целая флотилия сопровождала его, пока в нескольких лье ниже по течению не потерялись из виду последние колокольни столицы.

Не надо, однако, думать, что счастливая развязка поставила точку в его деле. Нет, еще долго различные партии спорили между собой, высказываясь «за» или «против» Ильи Круша. При этом Пешт и Буда поменяли свои мнения на противоположные. Первый стал крушистом, а вторая — антикрушисткой.

Пешт отмерил почти половину большого путешествия Ильи Круша. Эта половина, прошедшая легко и безопасно, чуть не закончилась трагической развязкой. И только теперь, почувствовав себя свободным, он понял, насколько серьезным было его положение. Последние крики поклонников уже не достигали его ушей, лодка одиноко и безмятежно скользила меж берегов, а рыболов все повторял: «Я… я!.. Я — Илья Круш из Раца, бывший лоцман, лауреат „Дунайской удочки“, я был принят за Лацко!.. В один прекрасный день негодяя повесят, но как легко и я мог очутиться на его месте!»

И он продолжал погружаться в неприятные размышления: «Конечно, правосудие совершило ошибку, но я не держу зла на председателя Рота!.. В самом деле, главарь контрабандистов — хитрая бестия, он вполне мог выдать себя за меня. Кто бы стал искать его под личиной Ильи Круша!.. Ну да ладно! Я счастливо отделался, поставлю свечку перед святой Девой в Раце!»

И тут он вновь вспомнил о господине Егере и опять похвалил себя за то, что ни разу не произнес перед комиссией имени своего спутника. Если бы узнали, при каких обстоятельствах его друг попал в лодку и как они договорились между собой о продаже улова за пятьсот флоринов, то это показалось бы поведением сумасшедшего или, хуже того, человека, который отыскал предлог, чтобы избежать слежки во время путешествия к устью Дуная.

«Да уж, — думал Илья Круш, — я делал все, чтобы не привлечь к нему чье-нибудь внимание!»

Нет! Ни разу славного Круша не посетила мысль о том, что господин Егер — тот самый Лацко, ни разу! Чтобы такой замечательный человек, чьей дружбой нельзя не дорожить, был главарем контрабандистов?.. Вздор!

«Увидев его снова, — мечтал Илья Круш, — а мы наверняка увидимся, я ему все расскажу, и он с благодарностью воскликнет: „Господин Круш, вы самый прекрасный человек, какого я когда-либо встречал на этой земле!“»

Сделав у Вайцена поворот под прямым углом, чтобы затем продолжить путь с севера на юг до самого Пешта, Дунай продолжает нести свои воды и дальше в том же направлении. Несмотря на многочисленные изгибы, он остается верен ему на протяжении более трехсот километров вплоть до местечка Вуковар. И пока Илья Круш отдавался воле течения, отчаливая утром, останавливаясь вечером, он видел простирающуюся на востоке бескрайнюю пусту[91].

Это преимущественно венгерская равнина, ограниченная более чем в ста километрах от Дуная горами Трансильвании. Железная дорога от Пешта до Базиаща пересекает бесконечные степи, обширные пастбища, огромные болота, где кишит водная дичь. Пуста, одно из великих богатств Венгерского королевства, — это всегда щедрый стол, накрытый для бесчисленных четвероногих гостей, тысяч и тысяч жвачных. Редко попадаются здесь пшеничные или кукурузные поля. И к тому же это в высшей степени историческое место, где ныне царствует пастух, канас, и табунщик, чикош. Поэты[92] во все времена воспевали его в своих поэмах.

Река здесь становится значительно шире. По ней постоянно снуют корабли, перевозящие прибрежных жителей с одного берега на другой. Нередко Илью Круша узнавали, когда он проплывал мимо. С палуб раздавались сердечные приветствия, ему дружески махали руками. Процесс по его делу лишь добавил ему популярности, теперь он и помыслить не мог о том, чтобы избежать всеобщего внимания. В доме любого пастуха, рыбака или фермера — местного деревенского аристократа — в самой большой комнате над камином висел портрет, более или менее напоминающий лауреата «Дунайской удочки».

Но во всем этом имелась и положительная сторона: его улов продавался по все более и более высокой цене, что, конечно, доставляло рыбаку немалое удовольствие.

«Это не для меня, это для него! — повторял он. — Похоже, он не потеряет на нашей сделке!»

Затем, все тот же рефрен, который вырывался из самого сердца нашего героя: «Но где же он теперь? Его письмо я храню как драгоценность. Он сказал: „Я даже не знаю, где и когда удастся вновь присоединиться к вам… Но это обязательно произойдет рано или поздно, может, в Пеште, а может, в Белграде!“ Однако в Пеште его не было, и, слава Богу, жалеть не стоит. Будем надеяться на встречу в Белграде, или раньше… в Мохаче… Нойзаце[93] или Петервардейне![94] И уж как я буду ему рад!»

Русло реки все больше и больше заполнялось островками и островами. Некоторые из них были столь велики, что, соседствуя друг с другом, образовывали рукава, где течение достигало огромной скорости. Благодаря этому плоскодонка сохраняла среднюю скорость плавания около двенадцати лье в день и могла достичь устья Дуная в предполагаемые сроки.

Острова эти почти бесплодны. В иле, нанесенном довольно частыми наводнениями, растут лишь ивы, осины да березы. Правда, здесь собирают обильный урожай сена — барки, груженные до планширов, перевозят его на фермы и в прибрежные селения.

Поскольку судоходство тут еще оживленнее, чем в верховьях, таможенной службе скучать не приходится. Под ее неусыпным контролем находится множество пароходов, курсирующих вниз и вверх по течению. Илья Круш хорошо видел, как каждое судно, причалившее к берегу, навещают полицейские, с которыми он только что имел дело и о которых не забудет никогда.

В этой части реки изредка встречаются прибрежные песчаные дюны, иногда они уступают место плодородным полям, как, например, у городка Пакш, рядом с которым проходит большой почтовый тракт, проложенный от Вены до Константинополя[95] через Буду, Землин, Белград, Адрианополь[96] и турецкую территорию.

Нет, никогда еще время для Ильи Круша не тянулось так долго, как в плавание между Пештом и