плане! – Когда он час назад посвятил их в этот план, они были потрясены.
– Нападение на американское посольство?
– Да, – спокойно подтвердил он, – быстрый налет, туда и обратно, завтра или на следующий день. Сегодня вечером митинг превратится в толпу. До посольства отсюда чуть больше двух километров. Будет нетрудно направить разъяренную толпу в этом направлении в качестве эксперимента. Какое более подходящее прикрытие для нападения, чем беснующаяся толпа, мы могли бы найти? Мы дадим нашим врагам моджахедин и федаин напасть на исламистов и поубивать друг друга, а сами тем временем возьмем инициативу в свои руки. Сегодня мы посеем новые зерна. Завтра или на следующий день мы совершим налет на американское посольство.
– Но это невозможно, Дмитрий, невозможно!
– Наоборот, легко. Просто налет, не попытка захвата, это будет позже. Нападение окажется неожиданным, его нетрудно будет осуществить. Можно легко захватить посольство на час, продержать посла и всех остальных заложниками с час или около того, пока вы там все выпотрошите. У американцев нет воли к сопротивлению. Это ключ к ним! Вот планы зданий, здесь же указано количество морских пехотинцев, и я буду с вами, буду вам помогать. Удар, который вы нанесете, будет невероятно мощным – первые полосы всех газет мира, Базарган и Хомейни окажутся в дерьме по самые уши, американцы – еще глубже. Не забывайте, кто наш настоящий враг и что теперь вам необходимо действовать быстро, дабы перехватить инициативу у Хомейни…
Убедить их не составило труда. Будет легко организовать этот отвлекающий маневр, подумал он. И будет легко проникнуть прямо в офис ЦРУ в подвале и в комнату радиосвязи, взорвать сейф, забрать оттуда все документы и шифровальные книги, потом подняться по лестнице на площадку второго этажа, повернуть налево, войти в третью комнату слева, спальню посла, найти сейф за картиной, висящей над кроватью, взорвать его и выпотрошить тем же образом. Внезапно, быстро и безжалостно – если возникнет сопротивление.
– Дмитрий! Смотри!
Ракоци круто обернулся. По улице к ним приближались сотни молодых людей, впереди – «зеленые повязки» и муллы. Ракоци тут же проревел:
– Смерть Хомейни! – и выпустил очередь в воздух.
Внезапность выстрелов привела всех в неистовство, раздались крики, крики в ответ на эти крики, одновременно в разных местах площади раздались новые выстрелы, и все бросились врассыпную, сбивая с ног и давя друг друга, раздались первые вопли.
Ракоци увидел, как Ибрагим прицелился в приближавшихся «зеленых повязок» и, прежде чем он успел его остановить, нажал на курок. Несколько человек в переднем ряду упали, раздался вой ярости, и в их сторону затрещали винтовки и автоматы. Ракоци, чертыхнувшись, бросился на асфальт. Лавина пуль миновала его, ударила в Фармада и остальных рядом с ним, но не задела ни Ибрагима, ни трех остальных студенческих вожаков Туде. Он заорал на них, и они распластались рядом с ним, а охваченные паникой студенты открыли ответный огонь из карабинов и пистолетов.
Многие были ранены, прежде чем высокий моджахед, которого Ракоци приговорил к смерти, не собрал вокруг себя своих людей и не повел их на исламистов, заставив их отступить. Тут же к нему на помощь поспешили другие, отступление сменилось паническим бегством, по рядам студентов прокатился торжествующий рев, и митинг превратился в толпу.
Ракоци схватил за плечо Ибрагима, готового бездумно броситься в атаку.
– За мной! – приказал он, подтолкнув Ибрагима и остальных дальше под стену здания, потом, убедившись, что они идут за ним следом, со всех ног, так, что заболело в груди, пустился наутек.
На пересечении тропинок в заснеженном парке он на мгновение остановился, чтобы перевести дух. Ветер был ледяным, ночь уже накрыла их.
– А Фармад? – задыхаясь, спросил Ибрагим. – Его ранили!
– Нет, – ответил Ракоци, – он уже умирал. Пошли!
Он снова повел бегущих через парк, безошибочно выбирая дорогу, вдоль по улице рядом с факультетом естественных наук, через стоянку для машин на следующую улицу. Он не останавливался до тех пор, пока крики и выстрелы не стали звучать ощутимо глуше. В боку у него словно торчал нож, и дыхание было судорожным, раздирало грудь и горло. Когда Ракоци смог говорить, он сказал:
– Ни о чем не беспокойтесь. Возвращайтесь к себе домой или в общежитие. Подготовьте всех к налету, завтра или на следующий день. Комитет отдаст приказ, когда выступать. – Он повернулся и заторопился в сгущающуюся темноту.
Квартира Локарта. 19.30. Шахразада лежала в пенной ванне, опершись головой на непромокаемую подушку; ее глаза были закрыты, волосы спрятаны под завязанным узлом полотенцем.
– О Азадэ, дорогая, – сонным голосом проговорила она; лоб ее покрывали бисеринки пота. – Я так счастлива.
Азадэ тоже лежала в ванне, головой на другом ее краю, наслаждаясь теплом, интимным покоем, сладко пахнущей водой, роскошью и негой; ее длинные черные волосы тоже были замотаны в белоснежное полотенце. Ванна была большой и глубокой, обе женщины помещались в ней с комфортом. Но под глазами у нее еще лежали темные круги, и она еще не вполне оправилась от ужаса, пережитого сначала у заставы на дороге, а потом в вертолете. По ту сторону зашторенных окон опустилась ночь. Где-то вдалеке раздавались выстрелы. Ни одна из женщин не обращала ни них никакого внимания.
– Как бы я хотела, чтобы Эрикки уже вернулся, – сказала Азадэ.
– Он не задержится надолго, времени еще много, дорогая. Ужин подадут не раньше девяти, так что у нас почти два часа, чтобы приготовиться. – Шахразада открыла глаза и положила руку на тонкое бедро Азадэ, наслаждаясь нежностью ее кожи. – Не тревожься, дорогая Азадэ, он скоро вернется, твой рыжеволосый исполин! И не забудь, что я сегодня ночую у родителей, поэтому вы оба можете носиться тут голышом всю ночь напролет! Наслаждайся нашей ванной, веселись и радуйся, а когда он вернется, упади без памяти в его объятия. – Они вместе рассмеялись. – Теперь все чудесно, ты в безопасности, мы все в безопасности, Иран в безопасности. С помощью Аллаха имам победил, и Иран снова спокоен и свободен.
– Как бы мне хотелось в это верить, как бы я хотела верить в это так же, как ты, – ответила Азадэ. – Я не могу даже объяснить, какими ужасными были те люди у дороги. Их ненависть душила меня, словно удавка. Почему они нас так ненавидят? Ненавидят меня и Эрикки? Что мы им сделали? Ничего совершенно, а они нас все равно ненавидят.
– Не думай о них, дорогая моя. – Шахразада подавила зевок. – Левые все сумасшедшие, заявляют, что они мусульмане и в то же время марксисты. Они безбожники и потому прокляты. Люди в деревнях? Они необразованны, как тебе хорошо известно, и большинство из них – люди простые, недалекие. Не волнуйся, все это в прошлом, теперь все будет только лучше и лучше, вот увидишь.
– Надеюсь, о, как я надеюсь, что ты права. Я не хочу, чтобы было лучше, пусть все просто будет как было, обычным, как было всегда, снова нормальным.
– О, так оно и будет. – Шахразада испытывала огромное умиротворение, вода была такой шелковистой и такой теплой и похожей на лоно матери. Ах, подумала она, еще только три дня до полной уверенности, а потом Томми скажет отцу, что, о да, конечно, он хочет, чтобы у него были сыновья и дочери, а потом, на следующий день, великий день, я буду знать наверняка, хотя я и сейчас уверена. Разве мои месячные не наступали всегда так регулярно? Тогда я смогу преподнести Томми свой Божий дар, и он будет так горд. – Имам исполняет труд Божий. Как же в таком случае все может быть иначе, чем хорошо?
– Не знаю, Шахразада, но во всей нашей истории муллы никогда не заслуживали доверия, просто сидели, как пиявки, на спине у крестьян.
– Ах, но теперь все по-другому, – сказала ей Шахразада, совсем не желая обсуждать такие серьезные вопросы. – Теперь у нас есть настоящий лидер. Сейчас он впервые контролирует Иран. Разве он не самый набожный из людей, наиболее сведущий в исламе и в законе? Разве он не исполняет Божий труд? Разве он не достиг невозможного, выбросив из страны шаха и то отвратительное растление, которое тот нес с собой, а потом помешал генералам совершить военный переворот вместе с американцами? Отец говорит, что мы теперь в большей безопасности, чем когда-либо.
