Напротив, за столом сидит неподвижно Ирена, заслоняя меня на случай внезапного появления шефа. Рядом со мной усердно работает Неля, время от времени поглядывая на фотографию сына, которую ей удалось выкрасть из собственного «дела». Сыну ее семнадцать лет, а Неля выглядит совсем молодо, она живее многих молодых. Сын в последнем письме писал, что у него материальные трудности. Теперь Неля только и думает о том, как ему помочь.
Я взглянула в окно. Давно изученный в подробностях вид. Мужчины, работающие возле зауны. Надзирающие за ними эсэсовцы. Я даже знала многих эсэсовцев по фамилии. Вон тот, который ударил ногой француженку из Майданека, — его зовут Вагнер, у него очень благообразный вид, но на деле он самый наглый и разнузданный палач. Другой — высокий, тощий, бледный, со светлыми волосами и длинным носом — это Бедарф, прозванный «Рохлей». Выражение лица у него всегда кислое, пресытившееся, а взгляд выцветших глаз — мутный, холодный. Засунув руки в карманы, он бродит по лагерю в поисках «острых» ощущений. Сейчас он поймал какого-то еврея и избивает его хлыстом. Стоны истязуемого слышны у нас, хотя радио играет громко, хотя трещат наперегонки три пишущие машинки. Наконец Ирена не вытерпела.
— Пойду за водой, узнаю, за что он его бьет…
— Успокойся, — просит Неля, — нарвешься на неприятность. А ты, — обратилась она ко мне, — брось свою пачкотню… Как ты можешь писать стихи в такой обстановке?
— Здесь всегда такая обстановка.
Бедарф, схватив свою жертву за шиворот, поднял вверх и грохнул о землю. Из носа и ушей несчастного хлынула кровь, он с трудом встал на ноги. Но тут по неосторожности вцепился в руку Бедарфа. Эсэсовец попятился и ударил свою жертву кулаком в лицо — тот рухнул на землю, Бедарф с отвращением вытер руку.
— Воды! — крикнул он в сторону зауны.
Тут проходила Ирка с ведром воды, по его знаку она поставила ведро. Мы смотрели испуганно, не сделает ли Бедарф чего-нибудь и с ней, но он только погрузил руки в воду, отряхнул их, а затем пнул ведро ногой.
Ирка вбежала, запыхавшись.
— Что он говорил, за что его бил?
— Орет только: «Проклятый еврей…», а избил потому, что тот стоял на его пути у входа в зауну.
— Вот скотина! — не сдержалась Неля.
Я посмотрела в окно. К зауне быстро шел Вацек с санитарным чемоданчиком.
Он оглянулся, нет ли кого поблизости, и юркнул в дверь зауны.
— Этот Вацек придумал себе заботу: как только кого-нибудь изобьют, он уже тут как тут с бинтами, чтобы сделать перевязку.
— Чудесный парень! — растроганно сказала Неля. — Я хочу, чтобы мой сын был похож на него…
Раздался удар гонга на обед. Мы побежали в барак к Зосе. Она уже ждала нас с дымящимся горшком супа.
— У меня что-то есть для тебя, Кристя. Угадай что?
— Клецки?
— Нет, совсем другое…
— Письмо?
— Письмо — и от мужчины… Понимаешь, тут был какой-то столяр из мужского.
— Он вошел в барак?
— Вошел. Не бойся, торваха стояла… Он спросил твой номер. А впрочем, что тут говорить, вот письмо.
Она подала мне записку. Страничка из тетрадки, сложенная вчетверо и перевязанная ниткой.
— Как он пронес это?
— В сапоге, сказал, что это самый надежный тайник.
Я развернула записку.
«Кристя! Не сердитесь на меня, я не подвергаю вас опасности этим письмом. Я так обрадовался, когда мне сказали, что вы выздоровели. Может, это помогло мое лекарство? Знаю, что вы уже получаете посылки, но, если вам что-нибудь понадобится, рассчитывайте на меня. Никогда не забуду той удивительной встречи в ивняке. Отросли ли хоть немного волосы? Прошу вас, ответьте через того же товарища, он будет к вам приходить, у него работа на несколько недель. Завидую ему. Анджей».
— У Кристи роман, — взвизгнула Бася с восторгом.
— Вы думаете, надо ему ответить?
— Конечно! — закричали обе. — Ну, а риск, это пустяки, говорю тебе… стоит.
— Каждая бы хотела быть на твоем месте, — обрушилась на меня Зося. — Ну ладно. Ты должна, Кристя, читать нам письма, мы будем принимать участие в этом романе, раз у нас нет своего…
Я написала Анджею, что очень тронута, так радостно знать, что кто-то заботится о тебе.
Я отдала письмо Зосе.
— Это очень смешно, ведь я о нем ничего не знаю…
— А что ты должна знать? — рассердилась Бася. — Мало тебе знать, что он уже несколько лет сидит и что порядочно настрадался. Этого вполне достаточно. Завтра его могут выслать, могут посадить в бункер, мало ли что еще… А ты раздумываешь — «удобно» ли это, она, видите ли, его не знает… Может, ты хочешь, чтоб Бедарф представил тебе его официально?
К нам бежала запыхавшаяся Неля.
— Кристя, Бася, вы что, не слышали гонга? Капо вне себя, говорит, что больше не позволит вам здесь есть.
Неля тяжело дышала и торопила нас.
— Кажется, новый транспорт, только неизвестно, прямо «в газ» или надо будет на них заводить карточки.
— Кого привезли, откуда?
— Евреек из Майданека.
Мы вбежали в канцелярию, торопливо занимая свои места. Капо, на счастье, не было. Вернулась Таня — ее посылали в политический отдел — и сообщила:
— Триста молодых здоровых девушек из Майданека. Они работали в тамошней «Канаде». Валя из политического говорила, что подслушала разговор Хустека — их отправят «в газ».
— Как же это, ведь их не повезли прямо в крематорий?
— По их делу не было никакого решения. Начальство: еще не инструктировано, что с ними делать. Эти девушки знают многое. Они работали в крематориях, теперь могут взбунтоваться… Вот этого и боятся…
Спустя час мы с Таней вышли из канцелярии, прошмыгнули мимо бараков и подошли к баракам «Канады». Здесь стояла толпа женщин в разноцветных платьях. Здоровые, цветущие, — все как на подбор. Одна из них, стройная блондинка с огромными голубыми глазами, спросила нас:
