информировали об этом?

— Так, где именно они действуют? И что конкретно вам известно об этих партизанских генералах? Нас это тоже интересует, — попытался хоть как-то замаскировать свое неведение Беркут.

— Ту часть Украины, где они действуют, украинцы называют Левобережной. Я слышал это от наших курсантов-стажеров. Чернигов, Сумы… Большие соединения партизан.

— Ваши курсанты готовятся и к работе в партизанских отрядах?

— И в партизанских соединениях, и в сугубо националистических организациях, и в Красной армии. Сфера их действия, по существу, не ограничена.

— А куда направляют вас? Если это не военная тайна, — съязвил Беркут.

— Могу ответить. Только потому, что не в Россию. Я специалист по Югославии. Владею сербским и словенским. Воевал в Хорватии, в составе егерской дивизии СС.

— Но вы-то — немец?

— Австриец. Однако детство прошло в Югославии, недалеко от итальянской границы. Мои предки осели там со времен Австро-Венгерской империи.

На бреющем полете над лесом пронесся легкий разведывательный самолет.

«Неужели подняли даже авиацию? — встревожился лейтенант, перебежав к двери хижины и оттуда наблюдая за его полетом. — Хотя бы наши затаились, не выдали себя. Хорошо, что удалось спрятать машину».

— Корбач, где ты?!

— Здесь, — долетело из-за стены. — Под козырьком крыши. Авось не заметят.

— Фамилии курсантов из русских?! — резко потребовал Андрей у шарфюрера, пока пилот разворачивал машину, чтобы еще раз пройтись над рощей.

— Они все по кличкам.

— Но все же несколько фамилий вам должно быть известно.

— Только узкому кругу лиц из штаба.

— Это в идеале, а в жизни все проще.

— В лагере строжайше запрещено употреблять фамилии, имена, называть родные места и отмечать дни рождения. Разве в школе, в которой готовили вас, условия были иными? — И, не дождавшись ответа, уточнил: — Кстати, напомню, что курсантские клички присваиваются только на время учебы. На задание они уходят под другими.

— Если это настолько секретный лагерь, то почему так плохо охраняются подъезды к нему? — спросил Андрей, провожая взглядом уходящий самолет.

— Охраняется он отлично. Население окрестных сел уменьшено наполовину. Многие мужчины расстреляны. Партизаны в этих краях не водятся, потому что окрестные леса тщательно прочесываются. Лес, в котором вы захватили нас, тоже прочесывается каждую неделю. Все задержанные сразу же передаются гестапо. Кроме того, дорога, на которой произошла наша стычка, патрулируется бронемашиной. Она проезжает через каждые два часа. Уверен, что вы не догадывались об этом, иначе не решились бы на столь дерзкую операцию.

«Если бы он знал, как мы в действительности оказались в этом лесу и зачем нам понадобилась его машина! — улыбнулся про себя Беркут. — А ведь сведения о диверсионной школе ценнейшие! Суметь бы передать их через линию фронта».

— Не будем уточнять, шарфюрер. Вам придется потрудиться.

Беркут подал шарфюреру Гольвегу записную книжку, доставшуюся от владельца мундира, и попросил написать фамилии, звания и должности всех известных ему инструкторов и офицеров из управления разведшколы. Однако шарфюрер наотрез отказался оставлять свой автограф, заявив, что согласен лишь продиктовать. Чтобы не накалять обстановку, лейтенант решил пойти на компромисс. Писарем при нем пришлось стать Корбачу.

Немного поартачившись, Гольвег все же назвал клички четверых известных ему агентов из команды «Вест» (сам шарфюрер проходил подготовку в команде «Македония», и в то же время был в ней чем-то вроде старшины — занимался поставками команде пайков, экипировки и всех видов оружия), описал приметы и рассказал все, что знал о них.

Приметы, правда, были не очень выразительными, сведения скупыми, а главное — их невозможно было проверить. И все же это уже было кое-что. А вдруг данные об этом лагере, которые ему удастся сообщить через линию фронта, окажутся первыми? Или по крайней мере подтвердят те, что уже поступили от разведчиков. Поэтому, когда Гольвег и Корбач покончили с командой «Вест», Громов попросил записать такие же сведения обо всех известных ему агентах команды «Македония».

Шарфюрер зло посмотрел на Беркута, потом на Корбача, снова на Беркута… Лейтенант понимал его: с людьми из «Македонии» шарфюреру придется работать в Югославии. Провал любого из них может привести к провалу его самого.

— Я выдал вам все, что знал о команде «Вест», — раздраженно помотал он головой. — Зачем вам «Македония»? Вашему командованию вообще нет надобности знать о ней. Но даже если оно и получит необходимые сведения, то вряд ли сможет передать их партизанам Тито. Тем более что у «титовцев» по существу нет контрразведки.

«Ага, значит, он не врет. Там действительно школа диверсантов», — только теперь окончательно поверил ему Беркут.

— Контрразведка у «титовцев» есть, причем довольно хорошо подготовленная, и вы, шарфюрер, знаете это не хуже меня. Кроме того, если вы считаете, что использовать сведения против вас будет невозможно, тогда почему боитесь дать их? Сколько человек в «Македонии»? Я жду, шарфюрер!

— Было 45. Осталось 38.

— Остальные не выдержали испытания?

— Двое погибли во время практических занятий с военнопленными.

— Понятно, у вас есть подопечный лагерь военнопленных. На них, как на манекенах, вы отрабатываете приемы защиты от ножа, топора, пистолета…

— И нападения — тоже, — презрительно передернул губами Гольвег. — Кроме того, нас засылают в бараки в виде подсадных уток. Там и языковая практика, и выуживание разведданных, и вживание в образ. Двоих наших военнопленных из Югославии раскрыли и ночью расправились с ними. Весь барак после этого мы, естественно, сразу же пустили под ножи.

— Что значит «под ножи»? — не сдержался Корбач, хотя до сих пор не задал ни единого вопроса, дабы не раздражать шарфюрера.

— Некоторых убивали, обучаясь снимать часовых. Других привязывали к деревьям и метали в них ножи, топоры… Кое-кто даже пытался поражать их бумерангом.

— Неужели бумерангом? — недоверчиво переспросил Беркут. — Это еще зачем, ради экзотики?

— Почему? Это принципиально. Курсант должен владеть любым оружием: от бумеранга до зенитного орудия.

— Ясно. Как погибли остальные курсанты «Македонии»?

— Один — во время отработки десантирования, остальные попали в гестапо. Как неблагонадежные.

— А в команде «Вест»?

— Этого я не знаю. Слово чести.

— Слово чести? — сжал кулаки Корбач. — Пускать под ножи и топоры… А потом, чтобы спасти свою шкуру, прикрываться словом чести?

— Я всего лишь курсант, — хладнокровно ответил Гольвег. — Который так же может погибнуть, или попасть в руки гестапо, как и любой другой немец.

Совершив три облета, самолет больше не появлялся, но где-то неподалеку слышалось урчание