За долгие тягостные часы моего бодрствования я узнал одну очень ценную вещь, именно — познакомился с властью души над телом. Я научился страдать пассивно, — чему, вероятно, научились и все люди, проходившие послеуниверситетский курс смирительной рубашки. О, не так легко, как вы думаете, поддерживать мозг в таком ясном спокойствии, чтобы он совершенно забывал о неустанной, отчаянной жалобе пытаемых нервов!

И эта власть духа над плотью, приобретенная мною, дала мне возможность без труда проделать над собой опыт, которым Эд Моррель поделился со мной.

— Ты, надо полагать, в «пеленках»? — простучал мне как-то ночью Эд Моррель.

Меня только что развязали после сточасовой порции, и на этот раз я ослабел больше, чем когда бы то ни было прежде. Я был так слаб, что, хотя все мое тело представляло сплошную массу ссадин и кровоподтеков, я едва сознавал, что у меня есть тело.

— Похоже на «пеленки», — простучал я в ответ. — Они меня доконают, если будут продолжать в этом роде.

— Не поддавайся, — советовал он. — Есть способ! Я научился этому в карцере, когда мы с Масси получили полную порцию. Я выдержал, а Масси скапутился. Не научись я этому фокусу, я окочурился бы вместе с ним. Прежде чем попробовать это, ты должен хорошо ослабеть. Если ты попытаешься, не ослабев совсем, то срежешься, и это испортит тебе музыку навсегда. Я сделал оплошность с Джеком. Он попробовал эту штуку, когда был еще в силе. Разумеется, он потерпел неудачу, а когда это ему понадобилось, то было уже поздно: первая неудача все испортила. Теперь он не верит этому, он думает, что я его морочу. Не правда ли, Джек?

И Джек простучал в ответ из камеры № 13:

— Не слушай его, Дэррель! Это просто сказки!

— Продолжай рассказывать, — простучал я Моррелю.

— Вот почему я ждал, пока ты как следует ослабнешь, — продолжал Моррель, — теперь это тебе нужно, я расскажу. Так вот, если у тебя есть сила воли, ты это сделаешь; я проделал три раза и знаю, что это возможно.

— В чем же дело? — нетерпеливо выстукивал я.

— Штука заключается в том, чтобы умереть в «пеленках», захотеть умереть! Я знаю, ты еще не понимаешь, но погоди. Ведь тебе случалось онеметь в «пеленках» — засыпает, например, рука или нога. Бороться с этим ты не можешь, ты ухватись за это и усовершенствуй. Ты не жди, пока у тебя заснут ноги или что-нибудь другое. Ты лежи на спине как можно спокойнее и начинай упражнять свою волю. Думай об этом непрерывно, все время, и все время ты должен верить тому, о чем будешь думать. Если не веришь — ничего не добьешься. А думать и верить ты должен вот во что: тело твое — одно, а душа — совсем другое! Ты — это ты, а тело — нечто другое, не стоящее гроша. Тело твое в счет не идет. Ты — хозяин! Ты не нуждаешься в теле. Думая об этом и веруя, ты докажешь это напряжением своей воли. Ты заставишь свое тело умереть. Начинаешь ты с пальцев ноги, по одному в раз. Ты заставляешь умереть свои пальцы. Ты хочешь, чтобы они умерли. И если у тебя есть вера и воля, то пальцы умрут. В этом самое главное — начать умирание. Раз ты умертвил первые пальцы, остальное дается легко, и верить тебе уже не нужно — ты знаешь. Затем ты вкладываешь всю свою волю в желание умертвить остальное тело. Говорят тебе, Дэррель, я знаю это наверное! Я сам проделывал это целых три раза. И раз ты начал умирание, дальше пойдет как по маслу. И всего забавнее, что все это время ты тут же присутствуешь! То, что твои пальцы мертвы, нисколько не делает тебя мертвым. Понемногу твои ноги умирают до колен, затем ляжки — а ты все время тут! Тело твое уходит из жизни по кусочкам, а ты — это ты, каким был перед тем, как начал.

— А что же дальше? — допытывался я.

— И вот когда твое тело совсем умрет, а ты еще тут, ты просто-напросто выходишь из своего тела, покидаешь его. А раз ты покинул тело. ты покинешь и камеру. Каменные стены и железная дверь сделаны для того, чтобы удержать тело, но они не могут удержать душу. Ты — дух вне своего тела. Ты можешь взглянуть на свое тело со стороны. Говорят тебе, я это знаю, ибо проделывал три раза, смотрел на свое тело, лежащее где-то в стороне от меня.

— Ха-ха-ха! — застучал Джек Оппенгеймер, лежащий в тринадцатой камере от нас.

— Видишь ли, вся беда Джека в том, — продолжал Моррель, — что он не может поверить. В тот единственный раз, когда он попробовал, он был еще слишком крепок, и ему не удалось. И теперь он думает, что я шучу.

— Когда ты умираешь, ты мертв; а мертвые люди и остаются мертвыми, — возразил Оппенгеймер.

— Говорят тебе — я умирал трижды, — настаивал Моррель.

— И дожил до того, что рассказываешь нам об этом? — издевался Оппенгеймер.

— Но ты вот чего не забывай, Дэррель, — продолжал выстукивать Моррель по моему адресу. — Это дело щекотливое, у тебя все время такое чувство, словно ты играешь с огнем. Не могу тебе объяснить хорошенько, но мне всегда кажется, что если я буду отсутствовать в тот момент, когда придут и выпустят мое тело из «пеленок», то не смогу попасть в него обратно. Я хочу сказать: мое тело умрет навсегда. А мне не хотелось бы умереть, мне не хотелось бы доставить капитану Джэми это удовольствие. Но говорю тебе, Дэррель, если ты научишься этой штуке, ты можешь плюнуть на смотрителя. Раз ты заставишь свое тело умереть, тебе уже все равно, будут ли тебя держать в «пеленках» хоть целый месяц подряд. Ты нисколько не страдаешь. И тело твое не болит. Знаешь, бывают случаи, когда люди спят целый год сряду. Так вот это самое будет происходить с тобой, когда твое тело умрет. Оно просто остается в «пеленках» и ждет твоего возвращения. Ты попробуй, я тебе даю дельный совет.

— А если он не вернется? — спросил Оппенгеймер.

— Тогда над ним посмеются, пожалуй, — отвечал Моррель, — а может быть, посмеются над нами, что мы тянем старую лямку, когда легко могли бы избавиться от нее.

На этом разговор закончился, ибо Пестролицый Джонс очнулся от своей дремоты и пригрозил Моррелю и Оппенгеймеру, что утром пожалуется на них, а это значило, что их «спеленают»; мне он не грозил, ибо знал, что я все равно обречен «пеленкам». Долго лежал я в молчании, забыв о физических муках, и все думал о предложении, сделанном Моррелем. Как я уже говорил, посредством самогипноза я пытался проникнуть в прошлое, в свое предыдущее существование. Я знал, что отчасти мне это удалось; но то, что я переживал, носило характер бессвязных видений.

Предлагаемый же Моррелем метод настолько не походил на мой метод самогипноза, что просто очаровал меня. По моему способу, первым от меня уходило сознание; по его же способу — сознание исчезало последним, и когда мое сознание уйдет, оно должно будет перейти в такую стадию, что покинет тело, покинет Сан-Квэнтинскую тюрьму, будет странствовать в далеких просторах — и притом оставаться сознанием.

Попытаться, во всяком случае, стоило. Так я решил, и несмотря на привычный мне скептицизм ученого — я поверил. Я не сомневался, что смогу проделать то, что Моррель проделывал трижды. Может быть, я так легко поверил потому, что страшно изнемог физически. Может быть, во мне не оставалось уже сил для скептицизма. Такую именно гипотезу и развивал ведь Моррель.

Это был чисто эмпирический вывод, и, как вы увидите ниже, я доказал его эмпирически.

В довершение всего на следующее утро смотритель Этертон ворвался в мою камеру с явным намерением убить меня. С ним были капитан Джэми, доктор Джексон, Пестролицый Джонс и Эль Гетчинс. Эль Гетчинс отбывал сорокалетний срок заключения и надеялся на помилование. Вот уже четыре года, как