общественного спасения 9 октября, который декретировал арест всех англичан, находящихся на территории Французской Республики, кроме рабочих, женщин, вышедших замуж за французов, детей до 12 лет и особо проверенных патриотов, и секвестрование их имущества. Другой декрет закрывал доступ во Францию английских товаров.

Через три дня Фабр д’Эглантин, чувствуя, что ветер дует в его сторону, повторил свой донос Робеспьеру на этот раз уже перед десятью членами правительственных комитетов (от Комитета общественного спасения присутствовали всего двое – все те же Робеспьер и Сен-Жюст). Он последовал совету Робеспьера, имя Эбера не было упомянуто, весь огонь был сосредоточен на «иностранце» Проли и его Центральном комитете, намеревавшемся низвергнуть Конвент. Зато упоминались замешанные в связях с «этими иностранными шпионами» влиятельные депутаты Конвента Жюльен, Шабо и – вот это был бальзам на душу! – «создатель республиканской конституции» Эро-Сешель, который прямо (за какие деньги?) покровительствовал Проли и выдавал этому известному шпиону все тайны Комитета общественного спасения.

Что же касается Шабо, то этот активнейший дантонист, расстрига-капуцин, женившийся на сестре моравских банкиров Доброска, бывших личных поставщиков покойного австрийского императора Иосифа II и нагло принявших в освобожденной Франции имя «Фреев» – «Свободных» (вместе с Леопольдиной Фрей бывший монах, а ныне счастливый жених получил 200 тысяч ливров приданого), добился в свою бытность членом Комитета общей безопасности снятия печатей с банка Бойда, английского шпиона и личного банкира Питта!

На следующий день после доноса Фабра (по которому не было пока предпринято решительных действий, кроме ареста нескольких незначительных агентов и второстепенных эбертистов, – члены комитетов сочли, что одних голословных заявлений недостаточно) депутат Филипп Пон поставил в Конвенте на обсуждение вопрос: почему закон против иностранных граждан враждебных государств, ведущих войну против Франции, затрагивает только англичан? Почему остались в стороне австрийцы и пруссаки, пролившие в Республике намного больше крови, чем отсиживающиеся на островах бритты? Собрание дружно потребовало от правительства объяснения, должны ли репрессивные меры затрагивать только англичан или они должны распространиться на других иностранцев?

«Репрессивное» обоснование принятого декрета было поручено Сен-Жюсту. После докладов о жирондистах и революционном порядке управления он, отстранив от этой миссии Барера, с молчаливого согласия Робеспьера взял на себя роль докладчика по самым основным вопросам текущей политики.

16 октября, выступая в Конвенте, Сен-Жюст был краток:

– Можно желать блага всем народам на земле, но в действительности можно творить благо только для своей страны… Если вы будете щадить своих врагов, такое поведение сочтут не добродетелью, а слабостью; а слабость в отношениях между нациями, как и в отношениях между людьми, находит мало приверженцев.

Вместо обоснования репрессий только против англичан Сен-Жюст предложил «для равновесия» расширить их на всех иностранцев. Конвент принял его мотивировку без возражений и декретировал: «Иностранцы, подданные правительств, с которыми Республика ведет войну, будут находиться в тюрьме до заключения мира».

Несмотря на все заверения, что война объявляется не народам, а королям, на самом деле это было объявлением войны против других наций, войны по национальному признаку, и депутаты почувствовали торжественность текущего момента [106]. Особенно потому, что в то самое время, как Сен-Жюст читал свой доклад, с эшафота площади Революции падала отрубленная голова французской королевы, бывшей австрийской принцессы, Марии-Антуанетты. Война, объявленная Французской Республикой «монархическим нациям» Европе, теперь действительно могла окончиться только «победой или смертью» самой Республики.

На следующий день, читая донесения о процессе и казни «вдовы Капет», до которых до этого у него не доходили руки, Сен-Жюст в очередной раз поразился грубой и извращенной фантазии Эбера, вызванного на допрос во время процесса в качестве свидетеля: «Отец Дюшен» обвинил Антуанетту в растлении восьмилетнего сына, для чего представил трибуналу собственных «свидетелей» из числа охраны и прислуги бывшей королевской семьи в Тампле. К счастью, у государственного обвинителя Фукье-Тенвиля хватило ума не развивать щекотливую тему, но Сен-Жюст подумал: а не преследовали ли «крайности» Эбера, доходящие уже до последней «сверхпатриотичной» черты – до извращений, совсем другую цель? Не был же на самом деле Эбер, назвавший казнь «вдовы Капет» «лучшей радостью Отца Дюшена», настолько глуп, чтобы не понимать, что его извратительные речи не могли не вызвать сначала возмущение,

а потом и сочувствие к казненной королеве со стороны даже ее ярых ненавистников?

Робеспьер был вполне согласен с Сен-Жюстом в отношении Эбера, но развить эту тему в Комитете общественного спасения они не успели: прямо с поля сражения при Ватиньи прибыл Карно. Сообщая об одержанной им вместе с генералом Журданом победе, он выразил уверенность в прочности Северного фронта, по крайней мере, до весны. Зато выказал опасение, что Восточный фронт, ослабленный переброской войск на Северный фронт, может не выдержать натиска противника. Со времени падения Майнца Рейнская и Мозельская армии непрерывно отступали и, в конце концов, оказались отрезанными одна от другой. Рейнская армия, пытавшаяся удержать фронт по Виссамбургской линии, проходившей к северу от Лаутера, была разбита при Виссамбурге и Лотербурге и откатилась назад, оставив в осаде Форт-Вобан и Ландау – главные укрепленные пункты на северо-востоке. Мозельская армия, разбитая при Пирмазенсе, отступила к Саару, оставив в осаде Бич. Линия обороны была прорвана, путь в Лотарингию и Нижний Эльзас соединенным австро-прусским силам был открыт. Карно прибавил, что согласно вполне надежным сведениям богачи Эльзаса, прежде всего, в Страсбурге, уже ведут секретные переговоры с неприятелем, чтобы сдать ему главный город департамента.

Сен-Жюст, чувствуя невысказанный упрек Карно (ведь это согласно его решению Северный фронт был укреплен за счет Восточного), немедленно потребовал себе мандат чрезвычайного уполномоченного Комитета общественного спасения и в тот же день вместе с Филиппом Леба, членом Комитета общей безопасности, выехал на фронт спасать Республику.