сосущим народную кровь. Мы заявляем вам, что вы не все сделали для счастья народа. Свобода – лишь пустой призрак, когда один класс людей может безнаказанно морить голодом другой. Равенство – пустой призрак, когда богатый благодаря монополиям пользуется правом жизни и смерти над себе подобными. Республика – пустой призрак, когда контрреволюция действует изо дня в день, устанавливая такие цены на продукты, платить которые три четверти граждан могут, только обливаясь слезами. В течение четырех лет одни только богатые воспользовались выгодами революции…

Взбешенный упреками этого нового «голоса нищеты» («старый голос» – Марат еще успел перед смертью осудить Жака Ру, пытавшегося превзойти самого Друга народа!), Конвент объявил «красного кюре» «агентом Питта и сообщником вандейских фанатиков». Еще бы! Ведь за два месяца власти монтаньяров им казалось, что они сделали то, что фельяны и жирондисты не сделали за все время революции (как раз за те самые «четыре года», упомянутые «красным кюре»): окончательно отменили все феодальные повинности, передали общинные земли крестьянам, разделили на мелкие участки и пустили в продажу по льготным ценам и с рассрочкой земли эмигрантов, наконец, приняли первую республиканскую конституцию. И вот, оказывается, они ничего не сделали для санкюлотов (кстати, не такой уж и большой части французского народа!). Но ведь наложить какие-либо запреты на свободу торговли означало привести Францию к финансовому краху и восстановить против себя большинство населения, состоявшего в основном из крестьянства!

Возмущенный Робеспьер повел поистине бешеное наступление на «бешеных»: Ру и Леклерк были исключены из клуба Кордельеров, чуть позже «красный кюре» был арестован; «Общество революционных республиканок», возглавляемое Лакомб, также подверглось преследованиям, а вскоре и вовсе было закрыто.

Сен-Жюст с некоторым недоумением следил за Максимилианом: проблема с удовлетворением нужд бедняков не решалась, а загонялась в подполье. Точно так же ранее вели себя жирондисты. Он вспоминал свою стычку с петиционерами 12 февраля – за истекшие полгода не изменилось ровным счетом ничего. Хотя нет – из Конвента монтаньярами при помощи парижских санкюлотов были изгнаны жирондисты. Теперь, похоже, на очереди были сами монтаньяры. Место разгромленных вождей «бешеных» заменило куда более опасное руководство Коммуны во главе с ее прокурором Шометтом и его заместителем журналистом Эбером.

Удивительно, но эти сверхреволюционеры, так же как одновременно с ними – и умеренные, в одном требовании были единодушны – несмотря на угрозу разгрома Республики, они требовали новых выборов согласно только что принятой республиканской Конституции. За этим угадывался личный интерес – отстранить от власти (неважно какой ценой!) нынешнее правительство; политические требования вождей и левых и правых в этом свете казались Сен-Жюсту лишь прикрытием.

Но так не думали сами санкюлоты, которым не было дела до личных интересов своих вождей. 5 сентября, на следующий день после того, как стало известно о предательском занятии английским флотом Тулона, огромная толпа парижских бедняков ворвалась в Конвент.

Все это напоминало дни 31 мая – 2 июня… Прокурор Коммуны Шометт от имени всех секций Парижа слово в слово повторил в обширной петиции требования «бешеных»: максимум, таксация, революционная армия санкюлотов «для сбора продовольствия», террор против врагов Республики… и врагов бедняков!

На этот раз требования санкюлотов получили свою поддержку и в Конвенте: за них яростно выступили два депутата из самых «крайних»: высокий с громовым голосом бывший актер и неудачливый драматург Колло д’Эрбуа и его друг, худой черноволосый Билло-Варрен, бывший адвокат, одно время работавший у Дантона (оба были хорошо известны Сен-Жюсту по конституционной комиссии Якобинского клуба). Дантон тоже был здесь: к удивлению депутатов, вождь умеренной буржуазии, нажившейся как раз на спекуляции во время революции, в самой резкой форме призвал к удовлетворению всех требований санкюлотов против буржуазии же и спекулянтов, рассчитывая, по-видимому, самому возглавить начавшееся движение.

«Им двоим в Комитете общественного спасения не ужиться», – мрачно подумал Сен-Жюст и обратил внимание на Максимилиана: расстроенный Робеспьер, в этот день председательствовавший в Собрании, на середине прений внезапно встал, передал свое место Тюрио и поспешно вышел из зала.

После заседания, на котором Конвент единодушно выразил желание «поставить террор в порядок дня», Сен-Жюст отправился к Максимилиану.

Робеспьер был так мрачен, что даже не ответил на его приветствие.

– Его не избрали. Ты зря ушел, – сухо сказал Сен-Жюст.

– Его изберут, – отрывисто бросил Робеспьер.

– Даже если Дантон будет избран, – медленно проговорил Сен-Жюст, – он не сможет руководить Комитетом, потому что это означает руководить террором. Он может попытаться, но провалится. Каков король – таков и двор. Глава всех спекулянтов не может преследовать спекуляцию. Я уверен – он откажется от назначения.

– Почему? Став лидером, Дантон мог бы попытаться проводить свою политику…

– Ему бы не дали, – Робеспьер насторожился – впервые в голосе Антуана он услышал нотки ненависти, и это его удивило, – Сен-Жюст еще никогда не говорил так. – Время лавирования и соглашательств кончилось. Санкюлоты возьмут свое. Знаешь, что про «Мария кордельеров» говорят теперь сами кордельеры: «Этот человек убаюкивает нас фразами. Неужели он думает, что мы навсегда останемся глупцами?»

– Он умеет говорить с улицей, – не согласился Робеспьер. – А при нынешнем умеренном большинстве Комитета общественного спасения…

– А почему оно и дальше будет умеренным? Дантон рассчитывает на свое назначение? Что ж, расширим Комитет, но не за счет Дантона, а за счет «левых». За счет этих двух наших «бешеных» из Конвента – Колло д’Эрбуа и Билло-Варрена, – он, кстати, только что избран председателем Собрания («Лицедея и демагога, самих не верящих в то, что они провозглашают», – бросил Робеспьер). Они нам помогут обуздать «санкюлотские» страсти.

– И «санкюлоты возьмут свое», – задумчиво повторил Робеспьер. – У буржуазии?

– Буржуазия – лишь часть политического организма. Санкюлоты – другая часть. Самая большая его часть – крестьяне. Мы должны удовлетворить всех.

– Да! – глаза Робеспьера загорелись. – Я тоже так думаю. Но как это сделать, когда политический организм болен разделением воли из-за различных интересов распавшегося на отдельные фракции третьего сословия?

– Нужно встать над интересами всех фракций ради интересов большинства. Иначе революцию не спасти. К сожалению, примирение всех сословий не состоялось, а волю народа ты слышал сегодня в Конвенте…

– Это были всего лишь голоса санкюлотов…

– А если их устами говорит Общая воля народа?

– Почему ты так думаешь?

– Рассуди сам, Максимилиан. Какова наша конечная цель?

– Осуществить Конституцию в интересах народа.

– То есть привести в порядок политический организм на республиканской основе по принципу равных прав всех сословий (для этого принятую конституцию придется еще существенно подработать). Но кто нам будет мешать?

– Те, кому выгодна существующая анархия в управлении, в экономике, в правительстве. Наши враги – порочные люди и богачи.

– Назови это сословие своим именем – это буржуазия, единственное сословие, которое сумело нажиться на революции и хочет остановить ее движение, так как уже почти полностью удовлетворило свои желания.

Робеспьер задумчиво посмотрел на Сен-Жюста:

– Я пришел к такому же выводу: внутренние опасности проистекают от буржуазии, чтобы победить буржуазию [105], надо сплотить против нее весь остальной народ и, прежде всего, – Неподкупный скривился как от зубной боли, – бедняков-санкюлотов, которые пока получили от революции лишь моральное признание своих прав.

– И они нам помогут сокрушить недовольных, как сокрушили фельянов и жирондистов!