считавший своим учителем великого Жан-Жака? – и разве истинная добродетель не в бедности?) и испытывал сильное неприятие к смертной казни. Если бы еще он сам писал законы, первым делом, конечно, он отменил бы смертную казнь. Но раз законы были уже написаны, какого же помилования мог ждать от судьи злодей, законно осужденный за свои преступления? Максимилиан не шел здесь против своей совести. Должность судьи осталась за ним.

Епископ мог быть доволен своей креатурой. И хотя недоброжелатели все равно нашлись (среди коллег Максимилиана), поговаривая и про «вольнодумие» молодого судьи, и про его склонность к либертинажу (просветительской литературе), им никто не верил, – все искупало безупречное поведение Робеспьера.

Они жили тогда на улице Сомон. Жили вдвоем – сестра Максимилиана Шарлотта взяла на себя обязанность хозяйки в доме. Кроме нее да еще двух старомодных теток, больше никого из близких Робеспьеру в Аррасе не оставалось, – и любимый дед, и вторая сестра Максимилиана Жаннета умерли, пока он обучался в Париже, а брат Огюстен учился там и теперь, в том же коллеже Людовика Великого, который сам Максимилиан закончил блестяще. 600 ливров награды, которые он получил по случаю отличного окончания, а также часть небольшого наследства, оставленная братьям Робеспьерам умершим дедом, пошли на стипендию младшему брату. Огюстен должен был продолжить традицию отца и брата – стать адвокатом.

Стать адвокатом… Но вот двоюродный дед Максимилиана Ив Робеспьер адвокатом не был. Он был сборщиком податей в Эпинуа, имел личное дворянство и даже собственный герб. Правда, заплатил он за него немало, но что с того! Он ведь был «де Робеспьером»! Причем настоящим «де Робеспьером», и его гербовое дворянство было настоящим – не бумажным дворянством, совсем не таким, как у Максимилиана. Что с того, что Робеспьер подписывался тогда (было-было нехорошее дело – и о нем он теперь очень сожалеет!) «Максимилианом де Робеспьером»? Разве от этого менялся его статус, менялась сословная принадлежность?

Впрочем, об этом Максимилиан стал задумываться не сразу. Вначале он просто торопился делать карьеру. Благие мысли Руссо о естественном человеке – это, конечно, хорошо, но раз уж пока человечество жило в неестественных условиях, жизнь надо было как- то устраивать.

И она понемногу устраивалась. Вслед за успешно приобретенным местом судьи епископского трибунала пришла и популярность одного из лучших аррасских ораторов (вот вам и неудача первого выступления, господа недоброжелатели!).

Помог Бюиссар – новый покровитель. С Либорелем Робеспьер быстро разошелся – слишком многого хотел старый дурень, не понимал, что новые времена – новые люди, и что Максимилиан Робеспьер – это не тот человек, которого можно держать на побегушках, покровительственно похлопывая по плечу.

Мэтр Бюиссар – другое дело. Старый друг семьи Робеспьеров, он, кроме того, что был адвокатом, еще считал себя и ученым (конечно, естественником!) и поэтому был в курсе главных научных достижений. Бюиссар выписывал из Парижа несколько научных изданий и щедро делился с Максимилианом своими соображениями по поводу будущего науки. Разве мог поэтому Робеспьер пройти мимо заявления, поданного в аррасскую судебную палату некоим Виссери из Сент-Омера, в котором тот жаловался на церковников- мракобесов, заставивших местечковых тупоголовых чиновников снести установленный на крыше его дома молниеотвод как «опасный для общественного порядка», – такую уклончивую формулировку вынесли местные власти, не решившись впрямую обвинить Виссери в «нарочном вызывании пожаров», к чему призывали церковники.

Да, тогда все просвещенные люди бредили необъяснимой «силой электричества». Небесное электричество… животное электричество… магнетическое электричество… Бюиссар, помнится, написал тогда целый трактат об электрической силе. Но выступил на процессе Виссери не он, а Робеспьер, – мэтр Бюиссар тогда оказался слишком занят, ну а Максимилиан его не подвел.

Выступил он блестяще. И в первый, и во второй раз. Доказал всем маловерам пользу такого дьявольского приспособления, как молниеотвод, который был создан вовсе не для вызывания пожаров (тем более на дома соседей!), а для их предотвращения при ударе молнии в жилые дома (так что соседям любителя небесной физики Виссери для пущей безопасности жилищ не мешало бы самим поставить на крыши домов такие же «богопротивные» штуки!).

Больше всех был восхищен Бюиссар, опубликовавшей о процессе Виссери и о защитнике передовых научных идей Робеспьере статью в «Меркюр де Франс». Был доволен и сам виновник процесса. Не без некоторого нажима со стороны Максимилиана, Виссери издал обе защитительные речи отдельной брошюрой. Разумеется, за свой счет. Чем, впрочем, добавил и себе популярности.

Итак, устроитель молниеотвода Виссери, его адвокат Робеспьер и изобретатель самой «дьявольской штуки» великий американский гражданин Бенджамин Франклин, можно сказать, выиграли тот процесс. А так как последний из упомянутых граждан не знал о ходе «своего процесса» ровным счетом ничего, Робеспьер не удержался и отправил Франклину, бывшему в то время в Париже – какая удача! – представителем Северо-Американских Соединенных Штатов, только что изданную брошюру и пространное письмо с изъявлениями величайшего уважения к «знаменитому ученому» и «первому американскому гражданину».

Франклин ему ничего не ответил. Но ответил ли сам Робеспьер два года тому назад неизвестному ему Сен-Жюсту на почти такое же восхвалительное письмо? Не ответил. Кто был ему тогда Сен-Жюст? А кем был сам Робеспьер Франклину? Нет, великих людей нельзя было сравнивать с людьми обыкновенными.

А Робеспьер тогда великим не был, это уж точно…

Вообще, как человек из третьего сословия мог стать до революции, нет, не великим, но хотя бы известным? Наверное, только через литературу. Не только Руссо, но и Вольтер, но и Монтескье, но и Дидро… и сколько еще других! – все они прославились благодаря своим сочинениям. И Максимилиан решил последовать их примеру.

Вскоре он убедился, что ему далеко не то что до Руссо и Монтескье, но даже и до какого-нибудь умеренного монархиста-либерала Лакрателя. В декабре 1785 года последний поместил в том же «Меркюр де Франс» довольно хвалебную заметку о философском трактате Робеспьера на тему морали, который удостоился второй премии на конкурсе Королевского общества науки и искусства в Меце, и Максимилиан почувствовал себя донельзя польщенным. Он тут же издал (на этот раз уже за свой счет!) этот трактат отдельной брошюрой в Париже, но… откликов не последовало. Наградная медаль и премия в 400 ливров на конкурсе в Меце так и остались единственным признанием литературно-философских откровений Робеспьера.

Другой его трактат, посланный сразу же после успеха в Меце на конкурс в академию Амьена, прошел незамеченным, и уязвленный Максимилиан решил больше не рисковать. Философские и литературные трактаты, стихи и статьи, вроде заметки о поэте Грессе и его нашумевшей поэме «Вер-вер», годами пылились в столе аррасского адвоката. Но о, великий боже, кто тогда из людей его круга, то есть из образованных людей третьего сословия, помешавшихся на Просвещении, не писал стихов и не составлял трактатов?! Юристы в своих трудах обращались тогда к физике и химии, врачи – к социальным проблемам, военные занялись математикой, и все без исключения увлеклись философией.

А адвокат Робеспьер писал речи о пользе небесного электричества…

Что ж, Аррас не отставал от других крупных городов, здесь тоже давно существовала собственная академия наук и искусств, куда входили лучшие умы провинции. Человеку, весьма заметному своими дарованиями и вместе с тем еще очень молодому, Максимилиану было не избежать стать «академиком» уже в очень скором времени.

И точно: написав очередной трактат «О бесчестных наказаниях» (сколько он тогда написал этих трактатов!), Робеспьер не без стараний вездесущего Бюиссара уже осенью 1783 года, всего через год после прибытия из Парижа в Аррас, был принят с похвальной быстротой в местную академию и приобщился к тамошним «ученым». Последующие несколько лет все заранее подготовленные выступления, трактаты и литературные опыты Робеспьера пользовались в академии неизменным успехом. О нем даже шла слава лучшего оратора академии (если не всего Арраса). Знали бы они, его слушатели, сколько времени он работает над каждой своей речью!

В академии у Максимилиана хорошие отношения сложились, впрочем, не со всеми. Особенно они не удались с Лазаром Карно, чрезвычайно высоко себя ставившим военным инженером. Последний во всем