В конце своей речи Сен-Жюст переходил к самому главному:

– Сила обстоятельств приводит нас к результатам, о которых мы и не помышляли. Богатство находится в руках достаточно большого числа врагов революции; нужда ставит народ, который трудится, в зависимость от его врагов. Те, кто делает революцию наполовину, только роют себе могилу… Вы должны признать принцип, что только тот может пользоваться правами в нашем отечестве, кто содействовал его освобождению. Уничтожьте нищету, которая позорит свободное государство; собственность патриотов священна, но имущество заговорщиков должно быть предоставлено всем обездоленным. Обездоленные – сила Земли; они имеют право говорить как хозяева с правительствами, которые ими пренебрегают… Вы должны не допустить, чтобы в государстве был хоть один обездоленный, хоть один бедняк. Только такой ценой вы сможете завершить революцию и создать настоящую республику.

Ошеломленный Конвент выслушал последние слова своего главы в полном молчании. Многие переглядывались – за плечами оратора явственно ощущалась тень Марата, как мало не походил на Друга народа говоривший его словами изысканно одетый молодой человек на трибуне. Что было еще страшнее. Без возражений депутаты приняли декрет об «изъятии имущества у лиц, признанных врагами революции».

Сен-Жюст был доволен – Конвент смолчал. Не было возражений и со стороны правительственных Комитетов. Часть депутатов просто не разобрались в происходящем, другие же не придали новому декрету особого значения, считая его тактическим маневром Робеспьера, действовавшего за спиной Сен-Жюста. Между тем сам Сен-Жюст, убедившись, что все идет по плану, готовился конкретизировать свои предложения по «изъятию собственности у богачей и передачи их беднякам» (и опять при абсолютном нейтралитете Робеспьера).

Через шесть дней Сен-Жюст вновь поднялся на трибуну и после короткой преамбулы предложил к закону от 8 вантоза дополнительный декрет: безвозмездная передача конфискованного имущества врагов народа будет осуществляться по прямому распоряжению Комитета общественного спасения по спискам неимущих патриотов, представленных местными коммунами.

Помимо прочего, правительственные Комитеты наделялись правами разбирать дела заключенных в тюрьмы подозрительных и освобождать их без юридических формальностей.

Все! – дело было сделано. Санкюлоты отвернулись от Эбера, не предлагавшего никаких мер, кроме бессмысленной резни.

Полицейские наблюдатели доносили Комитетам, что бедняки одобряют «благодетельные декреты Сен-Жюста» и с нетерпением ждут «бесплатной раздачи вражеской собственности». Что даже удивило наблюдавшего происходящее с кровати больного Робеспьера, который всегда придавал мало значения материальным благам, считая, видимо, что санкюлоты могут прожить одним «святым духом добродетели»…

Зато Сен-Жюста удивила реакция самих эбертистов, якобы радетелей за счастье бедняков. Уже на следующий день, когда стало известно о принятии вантозского законодательства, у руководителей санкюлотского клуба Кордельеров началась настоящая истерика: они объявили новые декреты ничего не значащими бумажками, принятыми лишь для того, чтобы усыпить бдительность народа. А затем командующий Революционной армией (главной вооруженной силой парижских бедняков!) прямо призвал к «святому восстанию» против «усыпителей». В знак того, что кордельеры с этого момента пребывают в «состоянии восстания», висевшая на стене Декларация прав человека и гражданина была покрыта черным крепом, как и месяц назад, когда члены клуба добивались освобождения из тюрьмы арестованных Ронсена и Венсана. Тогда этот демарш старейшего революционного клуба привел к успеху, но сейчас это было уже агонией: цель восстания, то есть имена «усыпителей» не были названы. На вопрос, против кого конкретно должны были восстать санкюлоты Парижа (понятно, что подразумевался глава правительства Робеспьер и автор «усыпительных» декретов Сен-Жюст, но формальность требовала назвать их по именам), Эбер не ответил, просто потеряв от страха язык.

Кордельеры заметались. Один непоколебимый председатель клуба Моморо решил идти до конца, 16 вантоза [139] призвав «к возмущению» секцию Марата. Остальные «вожди» не шелохнулись: считавшийся эбертистом командующий столичной Национальной гвардией Анрио присягнул на безоговорочную верность Робеспьеру; другой «полуэбертист» мэр Парижа Паш в личной встрече с Неподкупным выдал конкретные планы Эбера, чем заслужил покровительство Максимилиана (Сен-Жюст узнал об этом позже); недалекий прокурор Коммуны Шометт, искренне восхищенный новым «вантозским» поворотом в политике, без труда уговорил секцию Марата разойтись «по домам»; еще один «полуэбертист» коллега Сен-Жюста Коло д’Эрбуа, видя, откуда дует «гильотинный ветер», от имени Комитета общественного спасения прибыл к кордельерам, был заключен ими в братские объятия и, как ненужную тряпку, сорвал черный креп с завешенной Декларации прав человека и гражданина.

Сам Эбер несколько раз пытался пробиться к Максимилиану на встречу «объясниться» и наконец смог с ним встретиться в загородном доме в Шуази. Напрасно! – больной Робеспьер не посещал Комитет общественного спасения, а Комитет, между тем, уже одобрил выводы Сен-Жюста о необходимости ареста зарвавшихся «псевдосанкюлотских» вождей.

Но сначала Антуан решил попытаться еще раз напомнить растерявшимся членам Конвента об их конечной цели – «построении Республики всеобщего счастья». Требовалось также пристыдить и воззвать к совести противников правительства, забывших о том, что Революция делалась для всего населения Франции, а не только для самых богатых граждан. В речи «Об иностранном заговоре и фракциях Республики, направляемых из-за границы», которую он произнес 23 вантоза [140], Сен-Жюст почти калькировал Робеспьера, долго распространяясь о том, что моральное разложение революционеров и их «перерождение» на почве собственности – главная опасность для существующего строя.

– Самым опасным заговором против правительства является разложение общественного духа, дабы отвратить его от справедливости и добродетели… Не имея возможности помешать нашим победам, они намереваются внести путаницу в наши представления о публичном праве, привить нам дурные нравы, внушить ненасытную алчность… Этот союз всех пороков, вооружившихся против народа и против правительства… За разложением должен был последовать дерзкий удар, подготовленный всеми правительствами, дабы низвергнуть демократию… Пришло время вновь обратить всех к морали, внушить ужас аристократии; объявить войну безудержному разложению, вменить всем в обязанность бережливость, скромность, гражданские добродетели; пришло время вернуть в небытие врагов народа… совершить, наконец, революцию в гражданском состоянии, начать войну против всякого рода пороков, которые насаждают среди нас, дабы обессилить Республику и подорвать ее гарантии…

Это была настоящая проповедь, которую и Робеспьер не смог бы сказать лучше:

– Не счастье Персеполиса предлагаем мы вам, это счастье растлителей человечества; мы предлагаем вам счастье Спарты и Афин в их лучшие времена; мы предлагаем вам счастье добродетели и скромного достатка, счастье наслаждаться необходимым и отказываться от излишеств, счастье ненавидеть тиранию, счастье быть свободным и спокойным, мирно наслаждаться плодами и нравами, порожденными революцией, счастье возвратиться к природе и морали, счастье основать республику… Плуг, поле, скромное жилище, свободное от податей, семья, защищенная от вожделений разбойника, – вот счастье.

Странно! – хотя на этот раз за спиной Сен-Жюста не было видимой поддержки Комитетов, не было и самого Робеспьера, лежавшего дома, – Конвент молча внимал его поистине «маратовской» проповеди. Смущенные и испуганные депутаты, большинство из которых явно не видели настоящего счастья в скромном жилище и простой пище, дежурно аплодировали оратору и недоумевали: осуждавший в своей речи демагогов-ультрареволюционеров, Сен-Жюст использовал их главную идею устрашения новых богачей и коррупционных чиновников угрозой натравить на них нуждающихся бедняков (что следовало из логики его выступления). Единственным отличием было определение врага народа: Эбер был готов увидеть его в каждом, у кого был толстый кошелек (закрывая глаза на собственных друзей); Сен-Жюст объявлял врагами народа людей безнравственных:

– Безнравственность – это федерализм в гражданском состоянии: каждый приносит себе подобных в жертву собственным интересам и, стремясь только к личному счастью, не заботится о том, счастлив ли,