была похожа на голубоглазую немецкую актрису кино. Омич Костомаркин с его двухметровым ростом тоже был похож на немецкого офицера. Вскоре они поженились. И дальше этот омич пошел собирать огромное имущество из числа опустошенных вилл.

Однажды в Казань пришло письмо: «Прибываем втроем — Майя, Алла и Алевтин Кастомаркин». Все прибыли на вокзал — Тетя Ксеня, тетя Котя, дядя Феля, Акси-Вакси, Галетка, Шуршурчик. Подошел поезд. В узком окне стояли трое: Майка, Алла (с голой попой) и фриц немецкого городка Алевтин Кастомаркин из омичского селения.

За застольем на Карла Маркса Кастомаркин и Феликс Котельник основательно поддали. «Понравилась тебе наша красавица?» — спросил Феликс. «Хо-хо! — воскликнул Кастомаркин. — Она меня так за палец ухватила, что чуть не отгрызла!» «Да ну вас к чертовой матери!» — махнула на них Майка и тут же вспомнила Борю Бухмистрова.

Ну, в общем, ну как тут расположиться? Ну, в общем, ну как тут со всеми не обмишулиться? На бабушкин сундук, ну, с двумя стульями, уложили Майку и Алевтина. В отдаленный сосуд из двух стульев уложили Аллочку и навьючили на нее два всевозможных одеяния. «Коточка, я тебе обещаю, что репарации прибудут вскорости», — обещала тете Майка. Ну, в общем, было, что Алевтин Кастомаркин в ночную мглу несколько раз вскакивал, прыгал в сапоги и бухал через весь общий коридор, тра-та-та!

По прошествии четырех недель Алевтин Кастомаров в одночасье пропал. С тех пор он исчез из Ваксоновской, Котельниковской и Шапировской, и Гинзов жизни насовсем. Алименты он никогда не платил. Через каких-то омичей или томичей Майка получила сведения о том, что огромное поместье было прибыльно доставлено в те края, где оно и возникло как достояние омичских партизан. Маечка и Аллочка остались вдвоем под эгидой либералов; их в течение летней поры перевели в школьное ненастье в поселке Хорошенское-Настье. Там им выделили шесть комнат, которые надо было скрести от коровьих узлов и козьих горушек. Никто с этим нехорошеньким ненастьем никогда не совладал.

Однажды в самом начале 1947 года у заведующего информационным отделом Верховного Совета ТАССР Феликса Зиннуровича Котельника полностью развалились его флотские ботинки. Полгода назад в глубине Междудворья найден был сапожник, бывший директор обувной фабрики Фахыт Тукаевич, который только что отсидел свой срок за расхищение поверхностного кроя. Феликс Котельник взял тогда больничный лист на несколько дней, а Фахыт Тукаевич взялся за изготовление кожимитовых подошв. Он долго жаловался на недостачу суровых ниток. В конце концов он все-таки обеспечил преодоление недостачи, и дядя Феля отправился на работу веселеньким аллюром.

И вот через полгода срока одним махом отвалились кожимитовые подошвы и скособочились каблуки. Конечно, он мог бы обратиться за помощью к зампотылу Волжско-Каспийской военной флотилии контр- адмиралу Миронову, однако гражданским органам категорическим образом воспрещалось обращение за помощью к военным. Дядя Феля посредством помощи со стороны доктора Шалмана снова взял больничный лист и лег на койку, утеху своих надежд, положив себе на лицо первый том Малой советской энциклопедии.

Все семейство собралось вокруг круглого стола в столовой. Все смотрели друг на друга с вопросом: что будем делать? Все смотрели на тетю Ксеню: что будем делать? Та разводила руками: Сорочку[2] закрыли. Да и продать нам нечего на предмет обувки. Тетя Котя возводила кисти рук к потолку. Что делать? Ленд-лизовские поставки были давно закрыты. Комитеты по распределению поставок со стороны граждан атлантических стран тоже были закрыты. И вдруг тетя Ксеня ринулась за печку, к бабушкиному сундуку, на котором еще недавно ночевали германские молодожены.

Она разбросала до самого дна и извлекла оттуда тяжеловесные ботинки с канадской начинкой. Все ботинки были покрыты толстым слоем смазки. Тетя Ксеня начала снимать с них этот слой и оставлять его на цинковой миске. Потом она стала извлекать двубортными чертами и протирать их до мельчайших качеств все эти свойства. Потом принялась отчищать великолепные качества этих сапог. Наконец она положила их набок и стала их тем же образом отчищать и освобождать огромнейшие печати Британской империи на поверхности подошв. Итак, крупнейшие и прочищенные свойства обуви свисали по обе стороны венского стула. Тетка, пожертвовав одним пикейным полотенцем, облицевала воротники.

Мы все вышли из-за перегородки в их спальню. Акси-Вакси внес стул. Дядя Феля оставил ватную бумагу Четырнадцатого съезда ВКП(б). Мы увидели большущие темные глаза Котельника. А он, не веря глазам своим, не поверил ничему. Где они, эти качества ног? Он отшвырнул эту Малую советскую энциклопедию. Он обхватил эти предметы питания. Он нырнул всеми десятью предметами внутрь. Он быстро опоясал все эти запястья. Он тут же в зеркале увидел огромные красавцы гербов, и тут же он вскочил. С тех пор, по крайней мере около двух лет, акси-ваксоновские предметы обуви стали нести офицера в отставке, а также этнически смешанного героя пролетария, заведующего отделом информации Верховного Совета ТАССР, два этих славных и доставленных через моря предмета ленд-лиза.

Была когда-то славная школьная книга «Кондуит и Швамбрания», написанная советским писателем Львом Кассилем совместно с его младшим братом Осей. Там на картах, напоминающих очертания здоровых и больных зубов, возникала вымышленная страна Швамбрания.

Очень мало чего осталось в памяти от этой книги, однако кое-что зиждилось в ходе военных действий Первой мировой войны и революционных боев. Вот, например, остатки песенки, сочиненной младшим братом Осей:

Ура! Ура! Закричали тут швамбраны все!

И упали — туба, рыба, се!

Но никто из них не умер,

Они все спаслись!

Они все вдруг поднялися

И помчались ввысь!

Позднее, в годы великих сталинских пятилеток, Ося Кассиль угодил в тюрьму — и без возврата. Но книга все-таки уцелела.

Нам было по пятнадцать лет, когда мы влились в стальные ряды Краснознаменной Волжско- Каспийской речной флотилии. На борту сторожевого охотника мы думали одолеть нелегкое морское ремесло и подготовить себя к школе юнг на суровом острове Валаам. В дальнейшем оказалось, что наш отряд надолго застрял в бухте штаб-квартиры в Зеленодольске. Мы слонялись вокруг построения кораблей, щелкали на ветру брезентовыми робами, напевали полублатные песенки какой-то морской шпаны и думали, что всем нам здесь может прийти крышка.

И вдруг разразились неслыханные бои по всему периметру всех вражеских действий. Обо всех этих атаках и оборонах будет рассказано далее, равно как и о наших группах, возникших на тысячные километры боев, и идущих за ними боевых конгломератах.

«Эдакую плеяду юнцов взрастили мы в зоне Чувашских Моркваш!» — думал не без восторга капитан второго ранга Сверчков. Он стоял на верхней палубе катера «Знаменательный». Экипаж судна занимал посты по расписанию: кто сидел у зенитной пушечки, кто стоял у главного калибра на носу, кто на корме возлежал на захваченных персидских коврах возле ящика стремительного сброса глубинных бомб, а часть экипажа на одном из подобных ковров отрабатывала приемы самбо. Временами от одного поста до другого проносились вспышки юмора и освежающего смеха.

Кавторанг внимательно приглядывался к юнцам. Все они достигли возраста, когда, можно сказать, забрасывают детство и соприкасаются с юностью; недокормленное комплотство, перекормленное флотство, уплотненный шоковздор! Вот Марик Ратгер, чьи полупудовые гири не сносились еще во все эпохи WW2, и всякий раз они влекут его мускулы к дальнейшим достижениям, а он берет всякую выдержку и даже приседает попеременно на каждой из ног попеременно — вот он каков! Теперь берем Фитьофа Сагбеева с его промороженным взглядом проникающего голубоглазия, где он располагает шахматные фигуры своей игры, — таков Фитьоф! А где же Сережка Холмцев, наш мастер «морского боя» и еще больший мастер