Собрание предложило Мясопьянову высказаться по существу. Тот взгромоздился, седоватый, с горькой линией вдоль щеки.

«Друзья мои, экипажи Второй мировой, — сказал он, и все участники собрания затрепетали от такого некоммунистического обращения; ведь все в этих экипажах любили Мясопьяна и не желали ему беды, все, кроме генерала Заплечненко, который мечтал занять его позицию. — Я знаю, что мне грозит развенчание за аморалку, — продолжал он. — Однако позвольте мне сказать, что мои отношения с Котей Котельник не имели отношения к аморалке. Пилоты и наземный персонал, ребята, они имели отношение только к любви, к любви и любви! Я хочу протянуть руку канониру Феликсу Котельнику как мальчику, влюбленному в Констанцию, урожденную Ваксон! Только зануда и балбес может остаться равнодушным к ее великолепной прелести. Все члены любого поэта, патриота и авантюриста содрогнутся пред этой прелестью. И даже если меня на рассвете комендантский взвод выведет на расстрел, я, глубоко вдыхая последние порывы ветра в моей жизни, буду беспрестанно повторять: «Котя Котельник, Котя Котельник, Котя Котельник, ты — моя звезда!»

Говорят, что его исключили из партии, но зато наградили второй «Золотой Звездой», говорят, что он также получил медаль «Пурпурное сердце» от Конгресса США, Рыцарские подвески от Букингемского дворца и орден Почетного легиона от Пятой республики. Далее нечеткий текст: говорят, что он все-таки был расстрелян комендантским взводом дивизии имени Дзержинского, но, с другой стороны, говорят, что он угнал дюралевый многомоторник времен первой пятилетки и приземлил его вместе со своей семьей, то есть с шестью медвежатами Мясопьяновыми и медведицей Люхтерзак Иоанной Генриховной, на территории неприступной Лапландии, где ему выделили фиорд для проживания жизни и сочинения драм.

Дядя Феля взялся выпивать. Акси-Вакси, Галеточка и Шуршурчик стали за ним приглядывать: нельзя допустить, чтобы такой великолепный человек стал жертвой обыкновенного алкоголя. Частенько в конце рабочего дня они приходили в Верховный Совет, чтобы сопровождать отца семьи под видом познавательной прогулки. Так, один раз они зашли в краеведческий музей, в котором директорствовал одноклассник и друг Жени Гинз (в 1937 году на очных ставках в НКВД он играл активную роль свидетеля). И вот так получилось, что, когда явилась сюда котельниковская гурьба, с ними энергично столкнулся директор-свидетель. Дядя Феля сделал вид, что не узнал его, хотя когда-то они были вместе инициаторами норм БГТО. Директор, однако, дружески замкнул его локоть на свой замок, чуть-чуть прижался, дохнув приторным ликерчиком, и повлек всю компанию по пустынным залам, в одном из которых стояла огромная, как «Студебеккер», подлинная карета Матушки Екатерины Великой. Акси-Вакси вообразил, какой длины был весь экипаж, то есть вкупе с упряжкой из шести лошадей, — тут и двумя «Студебеккерами» не измеришь!

Гигантизм был, очевидно, коньком казанских коллекционеров. В соседнем с каретным зале была вознесена на подпорках не вполне даже вероятная Царь-рыба, отчасти напоминающая больших волжских белуг, но во много крат их превосходящая. Директор тут конфиденциально поведал Феликсу, что эта особь была найдена на плесе у острова Маркиз почти одновременно с обнаружением царской кареты. В этот момент один из его глаз сверкнул каким-то странным огоньком.

Прощаясь, он спросил с еще большей конфиденциальностью, шепотком: «Как там Женечка, пишет? — И, не дождавшись ответа, проговорил уже громко: — Привет товарищу Динмухамедову!» Уходя, дядя Феля еще долго тер рукав своего кителька, как будто измазался в сладчайшем ликерчике. Акси-Вакси никакой подоплеки в этой встрече не почувствовал, хотя и ему показалось, что он в чем-то измазался.

Между тем, пока они шли по улице Чернышевского к Лобачевскому, чтобы в конце концов достичь Карла Маркса, сложные мысли посещали его сознание. Ну почему два таких отличных человека, как дядя Феля и генерал Мясопьянов, не могут жить в дружбе совместно с тетей Котей? Не решаясь задать такой вопрос, он все-таки осторожно спросил, сколько друзей было у императрицы Екатерины Второй.

В этот момент они приближались к дому. Еще издали они все заметили странного человека. Они заметили на нем немецкие обуцкие обноски и яркие трехсторонние штиблеты, а вслед за этим трехкратные пиджаки и двухсторонние гольф-кепи.

«У императрицы Екатерины Второй были… — и дядя Феля схватил за руку равнодушную руку Акси- Вакси. — Боже мой, да ведь это же мой племянник из Большой Анти! Кажется, Сережа коки-маки!»

И тот заплясал посреди улицы.

И вот пошли мы всем семейством в баню. И вот сим мифом заплясали в коки-маки! Они пошли уже всем дядинским кругоераком, заплясали перед большим-антинским запрозаком; ну, что бы вы хотели, — танцуйте, как бы вы хотели! Дядюшка Феля и племянничек Серега клялись друг другу похмельем. Феликс Неугомонный клялся тому впотьмах, что Констанция клялась ему во всеуслышание в любви, а вот подвернулся генерал, и разрушилась вся его любовь. Серега, который прошел всю Германию под лозунгом «Мстить!», рассказывал одному, как они врывались в маленький городок и как в женском семействе командовали старшей: «Ду, фрау, воук!», а той, помоложе: «Фрау, стан авэк муа!» И как они обе царапались. Ну а девчонок потащили за собой, вот так-то, вот так-то, вот так, в общем-то! Ну а потом перегоняли его танковую бригаду на Дальний Восток. Там в город Дайрен была введена его танковая бригада. Пошли с офицерами вечером погулять по улице красных фонарей. На каждом доме висели вывески: «Гуй гогогой пыйзду малэнки бутту асторожнааа!» Затем входили в большие магазины, осторожные продавщицы стояли вдоль рядов как привычные, их тягали, тащили, тянули их по одной, закрывали двери; потом открывали и тряпки шифонные затаскивали в рот; ну, чего там втискивали тама, они там бегали, испускали вопли, вот это так все устроено — тащи вперед! Потом выходили с огромными портфелями, с чемоданами, запихивали в танки…

Вот в кабинетах отцы-пространщики привязывали к ногам табели-о-рангах, а ребята бухались, и дрожали, и отвлекались понемногу. Гляжу, на ногах по три пары часов, а на ногах по две пары часов, а на часах на брошюретах — одна сплошная комбинация в духовно-борческих комбинационно-благодеятельных, а ноги у них дрожат в духовно-борческих, и все там у них дрожит, и все там у них дрожит, как будто никогда не ведали они ночных канделябров.

Акси-Вакси не пошел в банный зал и ждал, когда выйдут мужчины. Дядя Феля вытащил оттуда дядю Сережу, и тот потащился вперед, влепляясь в стенки и размазываясь по полу. Отцы-пространщики хватали его за руки и за ноги и втаскивали его в пустую комнату. Там он оттаивал, блевал, что-то неясное созерцал, игогошно что-то блеял, и мы оставили его там: иначе он не дойдет.

Дядю Фелю я еле тащил на себе, пробираясь через площадь Свободы. Он останавливался возле каждой водопроводной трубы-раздробления и подолгу стоял там, то запевая песню, то затыкаясь встык. Вдруг навстречу нам со свистом прилетела тетя Котя, она схватила дядю Фелю за руку, закинула ее себе на спину и повлекла его назад в свою квартиру. Дядя Феля отпихивался от всех, а потом вдруг запел что-то вдохновенное, что-то патриотическое о любви, отгоняя от себя что-то фосфорическое и вдохновенное о тете Коте.

Наконец все уклонилось, все, что связано с любовью к тете Коте. Дядя Сергей уехал в Большую Атню, а оттуда один раз приехал в лапсердаке, и больше уже ни о чем не увиливая, а также в галошах и в жалком портфеле, а также в многонациональном гольф-кепи, уже дважды перепаханном сапожищами трактористов. Уже дважды в Верховном Совете ТАССР состоялись танцы по случаю Октябрьской революции. Дядя Феля и тетя Котя нежно скользили под звуки танго. Ах, Котька, нашептывал ей на ухо супруг, у меня уже на обеих туфлях нарастают значительные заскорузлости. Ах, Фелька, нашептывала ему супруга, подожди еще малость, и Майка нагрянет на нас с большущим запасом репараций.

Майка писала им из Германии, как получилось, что все так получилось. В 1943 году она вернулась из Казани-Булгар в Москву. В Трехпрудном переулке ее комнату-коммуналку захватили уже какие-то коммуналы, успевшие оформить документы на неслыханные вольности. Так пошла она по Арбату, не зная, куда сунуться, и натолкнулась на объявление Химико-технологического института. Приемный пункт находился за углом. Она повернула за угол и тут же оказалась в химико-технологическом общежитии. Прошло еще несколько месяцев, и в 1944 году она по соседству нашла там объявление: «Срочный набор в Военный институт военных переводчиков. Срок обучения год с половиной».

Сразу после обучения была объявлена капитуляция Германии. Юную девицу отправили в оккупационные силы, а именно в город Штальке, в районе Дрездена, где старший лейтенант Костомаркин получил задание создать комендантский пункт. Младший лейтенант Майя Шапиро была назначена переводчиком при коменданте Костомаркине.

Ну, конечно, все немцы охотно тянулись при виде молодых русских офицеров. Переводчица Шапиро