полиэтилене – не понять, то ли мясо было, то ли рыба, осклизло все и расползлось. В бардачке третьей машины валялась недоеденная шоколадка. Вот она и растеклась лужей среди всякой рухляди, замасленных бумажек, каких-то деталек – ну что обычно скапливается в бардачке машины старше десяти лет. Получилось настолько неаппетитное месиво, что ни Ирка, ни Витька не взялись вылизывать бардачок. То есть будь они поодиночке, скорее всего, не устояли бы. А так сдержались, переглянувшись.
– Я ж говорю, – печально сказал Виктор жене. – Из съедобного одни огнетушители. Ладно, с паршивой овцы хоть огнетушитель, глядишь, летом в деревне и они пригодятся.
Плюгавый старенький «жигуль» Ирка решила досмотреть из чистого упрямства. Когда оказалось, что он заперт, это только подзадорило Ирину. Она твердо решила, что, пока не найдет хоть пакета чипсов, черт их дери, отсюда не уедет.
– Как думаешь, у кого из них ключи могут быть? – спросила она у Вити, глядя на кучки сваленных по обочине тел.
– У меня, – мрачно отозвался муж и показал фомку. Ржавоватый багажник взломался без проблем, и крышка сама приглашающее поднялась на пружинах.
– Ух ты! – метко и емко заметил взломщик.
Ирка согласилась, рассматривая раскатившиеся из помятых картонных коробок консервные банки. Банки, которых на первый взгляд было не меньше двух десятков.
– Это мы неплохо зашли, – высказал очевидную истину бравый упокоитель зомбей.
– Смотри-ка, сливки сгущенные! С сахаром!
Виктор повертел банку в руках и снисходительно заметил:
– Во-первых, написано не сливки, а сливочки. Это значит, что вся эта байда не на сливках, а на дешевом пальмовом масле, подделка значит. Во-вторых, смотри, написано «славянские». Давно заметил, как пишут «славянские» или «русские», значит, кто-то хитрый рассчитывает впарить какую-то фигню. Разве что к горчице это не относится, а вот остальные продукты – ни разу не ошибся, обязательно напара. Уверен, точно на пальмовом. Вот, я ж говорю – смотри, так и написано меленько: пальмовое масло, продукт молокосодержащий. То есть молоко рядом лежало, факт. Но не сливки.
Ирина не стала спорить, знала, что муженек въедливо и дотошно изучил вопрос с консервами и мог дать полную характеристику любому продукту, благо сам выбирал консервы и продукты в закладки.
– Но сахар-то хоть есть?
– Сахар есть, оно сладкое – успокоил супругу Витя. И продолжил осторожно копаться в богатстве. Показал плоскую баночку.
– Шпроты?
– А то сама не видишь, только опять же рижские. Не фонтан. Они у них уложены аккуратно, да, но наши «Пищевика» вкуснее, а эти так, съел и не понял. Экономили прибалты и на масле, и на соли, и на специях. Так, а это что? Сто лет не видал. Паштет шпротный из отходов шпротного производства. И смотри-ка, мечта голодного студента. – И показал Ирине банку килек в томате.
Ирка непроизвольно сглотнула слюнки. Виктор тоже, хотя и рассчитывал, что жена этого не заметит.
Когда перетащили все консервы в джип, решили, что стоит все же перекусить, типа ужин устроить. Прибрали по банке шпрот, допили масло из жестянок и принялись досматривать брошенные машины дальше. Нашли несколько упаковок с макаронами, пять кило риса и восемь – пшенки. Потом попался куль сахара, початый, но килограмма четыре там еще точно было. Еще десяток банок консервов – тунец и свиная тушенка. Две бутылки водки. Несколько усохших буханок хлеба и батонов.
А потом добычливое настроение как ножом отрезало, когда из незапертого «Форд-Фокуса» густо пахнуло знакомым смрадом, а на заднем сиденье в тряпках вяло зашевелилась маленькая мумия ребенка. На Виктора эта находка никак не подействовала, но, глядя на скисшую подругу, он решил не настаивать на дальнейшем мародерстве. Все равно возвращаться надо.
Все когда-нибудь заканчивается. Кроме пациентов. Когда Валерик, радостно осклабившись за спиной последнего пришедшего на прием, сделал невнятный жест, который тем не менее ясно означал – этот идол последний, я на всякий случай не стал радоваться. Как оказалось – правильно сделал. Опыт, знаете ли.
Только взялся за писанину, как нас с Валериком потребовали на подмогу. Идти пришлось недалеко, до гнойной перевязочной. У дверей мыкался мужик из МЧС – по имени никак не вспомню. Но знакомы, точно. И он узнал, кивнул приветственно. Ясно, родственника привез.
– Привет! Кого привезли?
Мужик прокашливается, с трудом вполголоса отвечает:
– Маму… привез.
Понятно.
В перевязочной сюрпризик: стоит весь наличный врачебный персонал, кроме хирургической бригады да анестезов, которые сейчас в операционной корячатся. О, начмед тоже тут. И запашок от пациентки очень характерный. Но без ацетона. Странно.
– Случай вряд ли кому попадавшийся раньше, но сейчас такое пойдет валом. Потому полагаю, всем стоит посмотреть, чтобы быть готовыми в случае необходимости оказать помощь. Итак, что тут у нас? – Начмед обводит взглядом стоящих, словно студенты на экзамене, коллег.
– Флегмона левой половины лица, – сдавленным голосом говорит одна из терапевтов.
– Хроническая. Свищи в височной области, – уточняет кто-то из коллег.
– За ухом тоже есть, – поддерживает другой.
– А не флегмона орбиты?
– Нет, скорее одонтогенная.
– Тогда почему такой эффект именно вокруг глаза?
– Много рыхлой клетчатки, потому и отек ярче выражается.
Тут терапевта тошнит, хорошо не на коллег.
Картинка действительно внушает. Я бы, может, тоже начал блевать, но доводилось видеть таковое, и потому впечатление у меня несколько слабее, чем у коллег, которые с такими запущенными пациентами никогда не сталкивались.
На каталке лежит высохшая старушонка в цветастом нарядном халате, новехоньком. Жиденькие седые волосюшки, впавший беззубый рот, подбородок, как раньше писали классики, «туфлей торчит». Справа – бабка как бабка, таких тысячи. А вот слева впечатление резко другое. Лицо слева у бабки для любого нормального человека – жуткое. Да, собственно, и для меня тоже – оно покрыто мерзкими засохшими черно- коричневыми потеками, вздулось, глазница выбухает, словно туда запихнули средних размеров гнилой плод, а потом секанули, и теперь оттуда из разреза торчит паскудного вида черно-красно-зеленое месиво, в котором шевелятся здоровенные двухсантиметровые жирные опарыши. Чужая жизнь на лице бабки, видимо, очень сильно действует на окружающих. Замечаю, что в коже на виске отчетливо видны две дырки – по потекам засохшим заметно, да и выделяются они на надутой коже. В дырках тоже шевелятся будущие мухи. Но я таковое, уже было дело, видал, потому – радости никакой, разумеется, но и не тошнит.
Начмед распределяет роли. Бабке ставят капельницу, старуха явно обезвожена и ослаблена, иначе бы к нам в таком виде не попала. Образец гноя идет на определение устойчивости к антибиотикам – довольно простой и надежный способ. По гною судя и по флегмоне, скорее всего, кто-то из стафилококков тут прижился. Вот этот гной размажут по питательной среде в чашке Петри, и бактерии от такого пиршества начнут бурно размножаться, давая видимые даже глазом колонии. Только не везде им будет праздник жизни. В чашке разложены сверху бумажки, видом как конфетти, пропитанные тем или иным антибиотиком (и подкрашенные, чтоб ясно было сразу, где какой). Вокруг таких круглых конфетти колонии не растут – дохнут бактерии от антибиотиков. И для лечения пациента берут тот антибиотик, вокруг которого большее пространство чисто от бактерий. Все просто.
Ну вот, медсестр Валерка прижимает почкообразный тазик к лицу пациентки.
Далее пинцетами начинаем удалять расшустрившихся опарышей. Им не нравится, что их потревожили, завозились. Я, было, вспомнив давний разговор с Андреем, замечаю, что вроде как их пока можно и оставить… Но начмед удивляет в очередной раз: оказывается, принципы «опарышевой терапии», или как ее называют англичане «maggots therapy», давно уже опубликованы, и дольше четырех дней опарышей не стоит держать в ране. К тому же эти нестерильны и при хирургической обработке раны могут дополнительно
