нибудь.
– Что-нибудь, – растерянно отзывается мужик, опасливо глядя на пистолет, направленный ему в лоб.
Похоже, что это охранник. Я делаю такой смелый вывод на основании многих признаков – рост, вес, борода и конечно же форменная черная одежда с надписью «охрана».
После пяти минут разговора выясняется следующее – он дежурил в день этого безобразия, сменщик не явился, сторожа тоже, а отдежурившая свое ночная тетка-сторожиха убежала. Вот и остался один. Вечером собрался было идти домой, но тут такое вокруг творилось, что забоялся, да и с поликлиникой непонятно что делать было. До начальства было не дозвониться. Бросать все и уходить – нехорошо как-то, тем более жил один, дома никто не ждал. Сначала решил покараулить поликлинику «на всякий случай», потом просто уже понял, что выходить нельзя – прямо на его глазах под окнами две пугающего вида девчонки-подростка загрызли насмерть здоровенного мужика, по комплекции превосходившего самого охранника мало не вдвое. Первые два дня было просто страшно, а на третий, как ни присматривался, ни из одного окошка живых не было видно. Только мертвяки. Оставалось ему немного: закрыл окна первого этажа шторами, придвинул к ним шкафы и всякую мебель. Забаррикадировал стеклянные двери парадного входа стеллажами из регистратуры и остался робинзоничать. Взял запасные ключи и прошелся по кабинетам и комнатушкам. Нашел в буфете на третьем этаже запас быстрокаш и чего-то в том же духе. Нашел пустые канистры столитровые, из которых пахло спиртом. Попробовал слить остатки – понял, что пить нельзя, денатурат в них был. Залил туда воду, потом пригодилось, когда обрезало водопровод. Нашел и пару таких жбанов уже с денатуратом. Вот на нем, на спирту – варил каши и чай грел, электричество тоже быстро кончилось. Спиртом же и обтирался вместо мытья в бане, благо ваты и полотенец был запас.
Меня это сильно удивляет – зачем стоматологам столько денатурата? Разгадка отыскивается очень скоро, когда наша ведущая открывает двери с вырубившимися кодовыми замками на третьем этаже – это оказывается царство протезистов, здоровенная мастерская и почти на каждом рабочем месте стоит спиртовка. Ну правильно же – слепки челюстей тут обрабатываются, работа с воском, с пластиками. Продолжаем вытаскивать то, что она показывает. Вижу, что смотрит с тоской – тут-то все налажено было и отработано, привычное рабочее место. Зачем-то таскаем коробки с гипсом. Потом небольшую установку для «гибких протезов», некое ноу-хау вроде. Не вполне понимаю, о чем она отрывками объясняет, но вроде как это вместо тех пресловутых челюстей, которые на ночь старики в стакан кладут. Эти, дескать, держишь чуток в теплой воде, они становятся мягкими и потом садятся плотно и не мешают. Правда, уточняет – для них нужно, чтоб несколько зубов во рту у пациента было. Начинаю подбивать клинья, чтоб первыми на диковинном агрегате обслужили наших беззубых снайперов. Минутку она думает. Потом соглашается, видно, по ее расчетам мы попадаем в категорию «выгодных клиентов», что не может не радовать. Куя неостывшее железо, договариваюсь о времени приема для снимания слепков. Тут она меня быстро охлаждает – сначала обязательно пролечить полость рта, проверить оставшиеся зубы, а здесь, скорее всего, будут проблемы.
Я ловлю себя на том, что чувствую себя паршиво. Не было такого раньше ни разу – всегда, когда мы выносили что-то из разгромленных заведений, ничего подобного не было. А сейчас словно пластаю куски мяса из беззащитного животного, что ли… Или как? Мерзкое ощущение от грабежа совершенно нормальной, просто спящей поликлиники. Я отлично понимаю стоматологиню – кажется, совсем немного надо, чтоб поликлиника снова отлично заработала, – ну там решетки на окна да воду включить да электричество, всего-то делов на первый взгляд. И потому нормальная привычная мародерка, когда понимаешь, что делаешь доброе дело, забирая из умершего учреждения то, что все равно пропадет зря, а в наших руках еще как пригодится живым людям, сейчас представляется каким-то гопничеством и живодерством в условиях целой, нормальной поликлиники.
Не, умом-то я понимаю, что электросети, канализация и водопровод – это вовсе не пустяк. Ни разу не пустяк, но впечатление неправильности есть. Даже в своей собственной поликлинике, которая как раз была первым опытом мародерки, не было такого ощущения. Там было ясно – все, территория потеряна, уже не наша эта территория, сдали ее врагу и потому выволочь все, что можно, да еще перешагивая в ходе выноса через лужи свернувшейся подсохшей крови мимо тех кабинетов, где ворочались запертые зомби, было необходимым и важным делом. Понятным делом, оправданным, точно старшина Васков[24], сняв с погибшей девчонки-зенитчицы сапоги, отдал их босой дурехе. Тут такого нет впечатления совершенно.
Экая я размазня. Или просто знаю, как хлопотно и трудно наладить нормальную рабочую систему – ту же поликлинику, например. Это со стороны все запросто, а на деле куда как непросто, о чем обычно забывают рассуждающие об элементарности любого сложного дела. Особенно когда не им надо это дело выполнять. Долго ищем какие-то очень важные в работе «наконечники», забираем тот самый набор для депофореза, удивительно похожий на детский прибор для выжигания по дереву. В общем, забрали все, что не привинчено к полу, включая и охранника. Тот с грустью прощается со своим убежищем и отправляется с нами.
Оба грузовика уже забиты под крышку. Зомби так и не появились, несмотря на всю суету, которую мы тут развели. Ничего не понимаю. Водила в ответ на вопрос только широко ухмыляется. Тычет пальцем в сторону неумолчного «тында-тында-тында», потом, откровенно потешаясь над моим недоуменным видом, объясняет:
– Поставили несколько музыкальных установок – ближайшая тут на Кронштадтской площади орет; еще одна погуще басом – в автобусном хозяйстве; да еще одну загнали в Шереметевский парк.
– А на фига? – удивляюсь я.
– Так зомби на звук прутся, как на концерт Пугачевой или там Раммштайна. Там, где громкоговорители, – черным-черно, толпы пасутся. А ты думал: с чего тут тихо? Потому что все на звук поперлись.
– И почему шансон поставили?
– По заказам телезрителей, а ты что подумал?
– Думать я не умею, это мне лишнее. Ну что, поехали?
– Не здесь же оставаться…
В принципе можно бы и чем другим заняться, но остаток дня уходит на выгрузку добра в поликлинике. Майор не хочет отдавать лавры кому бы то ни было, а мы с Надеждой получаем недвусмысленный приказ перезнакомиться со всеми в стоматологии и, буде что им понадобится, тут же ему докладывать. Ясно видно, что майор твердо решил взять шефство не только над некрологической лабораторией и больницей, но и над стоматологией тоже. А что, разумно. Мне такой подход симпатичен. На обнаруженного охранника реагирует своеобразно – хмыкает и спокойно отмечает, что это не Осовец.
А когда плывем уже по Финскому заливу, рассказывает о том, что во время боев и обстрелов крепости Осовец, еще в ходе Первой мировой войны был засыпан русский солдат, аккурат в складе. А откопали его уже поляки в год смерти дедушки Ленина, то есть сильно после окончания войны. Солдат был жив и здоров, а время, проведенное в подземном складе, отмечал сменой белья – раз в неделю, как мог, мылся и надевал чистый комплект белья. Время рассчитывал по часам, оказавшимся в складском помещении. А грязное аккуратно складывал. Пытался выкопать ход – ан не получилось, больно завал из специального крепостного кирпича крепок оказался. Вот это да, робинзонада. Так что охраннику лавры не светят. Хотя, замечает майор, в Осовце люди были серьезные – немцы зубы о гарнизон поломали, одна «атака мертвецов» чего стоила.
Разумеется, ему тут же задают вопрос: о чем это он? И Брысь, не жеманничая, рассказывает, что после безуспешных атак и обстрелов крепости немцы применили отравляющие газы в количестве достаточном, чтоб живых не осталось. И спокойно пошли занимать зачищенные газом укрепления. Русским выжить было невозможно, тем более что такой шедевр, как универсальный противогаз, Зелинский[25] еще не создал. Ан оказалось, что немцы ошиблись в расчетах, это для них характерно вообще-то – рассчитать точно всякие мелочи, чтобы лажануться по-крупному. Не зря же они обе мировые войны развязали и обе продули позорнейше. Так вот выжившие бойцы ударили такой жесткой штыковой контратакой, что опрокинули атаковавших, превосходивших их в количестве в разы. Известное дело было в свое время. Немцы оправдывались, что обожженные газом защитники крепости были слишком страшны на вид – точь-в-точь восставшие из мертвых.
Ну да, я об этом впервые слышу. Вот о японце, который воевал на Филиппинах и сдался лишь через десятилетия после капитуляции Японии, все уши прожужжали, помнится. И с фамилией, и со званием. Спрашиваю майора: какие-нибудь фамилии известны? Пожимает плечами. Ну да, характерно. Как какой- нибудь иностранный герой – вся наша пресса на пену от усердия исходит, а как свой – так и фамилия неинтересна.
