чем–то задумалась, прикрыв глаза, а потом вздохнула:

– Ты хоть понимаешь, какие это великие слова, дите неразумное?

Первый раз Ольга услышала от своей строгой наставницы такой ласковый тон. Она подвинулась ближе, взяла ее за руку:

– Я вообще мало чего понимаю…

– Молодость–молодость..., – мать Неонила опять вздохнула, погрузившись в свои мысли. – Тебя бы в тот бой, когда нас под Днепром колонна немецких танков в упор расстреляла, ты б тогда все поняла, что хотел сказать святой Давид. И еще больше этого уразумела бы…

– Вы тоже на войне были?

– Нет, в куклы играла, пока там кровь лилась рекой.

– Матушка, простите меня за дерзость. Мы же о вас ничего не знаем.

– Как это ничего? Наоборот, вы меня слишком хорошо знаете, да еще игуменье жалуетесь.

Ольга смущенно молчала, признавая правду этих слов. Потом обратилась снова:

– Матушка, а что же с вами было в том бою?

– Да почти то же самое, что и во всех остальных: одних убило, других ранило, третьи в плен попали…Пока мы драпали от немцев через всю Украину, а потом за Дон до самой Волги, до Сталинграда, везде было почти одно и то же.

– А почему вы про тот бой сейчас вспомнили?

Мать Неонила помолчала, отложила книгу, которую держала в руках, и, глядя куда–то вверх, задумчиво ответила:

– Потому что тогда я в Бога поверила…

– А до этого? – вопрос соскользнул сам по себе с языка Ольги. – Я думала…

– Мы все друг о друге поначалу не то думаем, – остановила ее матушка. – Дай-ка лучше попить.

Ольга встала и принесла свежей воды с мятным отваром. Матушка отпила глоток и поставила стакан на столик рядом с Псалтырью.

– Кто я была? Что знала? – начала она свой рассказ. – Нас в те годы уже не Церковь, а комсомол и партия воспитывали, с утра до ночи вбивали нам в головы, что нет никакого Бога. Родители мои были образованными людьми, учителями, так что разговоров о Боге в нашей семье вообще никогда не велось. Когда война началась, нас эвакуировали на юг, в Среднюю Азию, а я побежала в военкомат и попросилась медсестрой на фронт. Родину мы любили крепко – это правда. Мне казалось позорным сидеть в тылу, когда я, медсестра, могу принести пользу нашим бойцам. Родители уговаривали ехать с ними, но я с первых дней войны ушла в действующую армию, которая уже воевала с немцами на западных границах. Вот там и дали жару, да такого, что только успевали ноги уносить…

Мать Неонила отпила еще немного воды и попросила поднять повыше подушку. Долгий рассказ быстро утомлял ее.

– Катились мы так с боями на восток, пока не попали в окружение. Взяли нас в плотное кольцо. Осталось от нашего батальона душ сто, не больше, да и то половина из них раненые и контуженые. Когда мы на немецкие танки напоролись, они гнали нас по полю, как диких зверей каких. Не спешили давить сразу, а потешались над нами. Кто не выдерживал – сам живьем под гусеницы бросался. Оружия в начале войны у нас почти не было. Трехлинейка на пятерых – вот с чем воевали. Были мы, деточка, самым настоящим пушечным мясом. На войне тогда никто не считал, сколько погибло: батальон, полк, дивизия, десять дивизий… Сталину нужна была победа. А народу в стране хватало.

Матушка немного передохнула, вспоминая то далекое время.

– Под вечер мы очутились в каком-то украинском селе – не помню уже его название. Что делать, куда идти? Наверняка знаем лишь одно: кругом немцы, а наших всех побили и оттеснили еще дальше, за Днепр.

Мать Неонила опять сделала небольшой отдых больному сердцу и продолжила:

– Смотрим: стоит перед