мешок.
В этой стране невозможно заработать денег на жизнь. Тебе их не дадут заработать никогда. Всему виной алчность работодателей. На хлеб, чтобы не сдох с голоду – пожалуйста, а на масло – фиг.
Разгружали гараж одному из начальников таможни. Он построил себе трехэтажный особняк из красного кирпича. Из старого дома решил сделать гараж и баню.
– Пал Сергеич, что с брусками делать?
– Выкиньте их к чертовой матери.
– Жалко, – сказал Рауль.
– Пал Сергеич, там еще целый стеллаж таких брусков, давай мы тебе из них парник соорудим. За дополнительную плату.
– А зачем мне парник?
– Выращивать бешеные огурцы. Будешь на них, а не на подчиненных зло срывать.
– Выкидывайте, выкидывайте.
– Смотри, тут еще какие-то банки, – сказал Жан. Меня мучила жажда. Я стер с банки пыль.
– Что там?
– Кажется, соленья-варенья, хотя на этикетке значится томатный сок.
– Можете забрать себе, но смотрите не отравитесь.
Дал-таки что-то намазать на хлеб с широкого барского плеча.
– Вот классно, – обрадовался я, – будет с чем чай мешать, если это варенье.
– Или из чего самогон гнать, – Жан постепенно вникал в местный менталитет, – сахаром-то мы так и не разжились.
– Давай лучше бруски возьмем, – сказал Рауль. Он любил лес.
– Брось ты это все, – махнул рукой Жан, – пойдем на холмы.
Каждый день мы старались ходить на холмы, подышать полной грудью.
Мыли машины. Жан натирал желтой губкой синий или зеленый бок, а мы с Раулем по очереди ходили за водой к фонтану.
– Чего расселись, вынимайте коврики, а ну быстро! – скомандовал Жан.
– В армии, что ли? – расправил спину я.
Рауль послушно стал вытаскивать на солнце напоминавшие бока зарывшихся в ил карасей коврики. Я с пластиковым ведром поплелся за водой.
– Вот заработаем денег, закажем себе судака по-польски. – Жан пытался нас подбодрить.
– Слушай, Жан, – сказал я, вернувшись, – я вместе с водой какую-то какашку подцепил.
– Дурак ты, это не какашка, а ракушка. Самый деликатес.
Судак по-польски накрылся.
Заправляли бензин на колонке. 92, 76, 95. Подходили к крышке бака, как к забору, готовые вывернуть из себя шланг и пустить струю. Прижимались вплотную к бамперу, чтобы дети с распахнутыми за стеклом глазами не видели этого безобразия.
– И почему все машины сегодня либо синие, либо зеленые? – спросил Рауль.
– Мода, – констатировал Жан, – хотя зеленый ничего, мне нравится.
– Не зеленый, а лягушачий, – заметил я.
Город пах, как сваренные в одном котле устрицы и лягушки. Жара.
– А мне больше нравится синий, – мечтательно произнес Рауль, глядя в небо и прижимаясь к машине.
На крутом «Бьюике» – в ушах брюлики – подъехала мадам Зинаида Петровна. Короткая юбка подтянута. Длинные ноги слегка раздвинуты. Сиденья гладкие, как подиум. Рядом сидел здоровый мужик в маленьких черных очечках и больших шортах.
– Девяносто пятый, семьдесят шестой, девяносто второй? – облокотившись на крышу, спросил Жан.
– Девяносто седьмой! – обиженно сморщила носик мадам, протягивая карточку. Из салона ее кабриолета нестерпимо воняло сладким ароматом «Живанши».
– Куда деваться, женщина! – Жан, насвистывая, пошел к кассе. Рауль, стесняясь, принялся наполнять бак. К счастью, Зинаида Петровна в упор не замечала заправщиков и прочую обслугу.
– Эй, парень! – обратился ко мне хамским голосом мужик в шортах и в шорах. – Возьми, попьете чайку с сахарком.
– Спасибо, уже однажды пробовали.
– Возьми, возьми! – Хам засунул купюру Раулю в брюки. А те у него, сами понимаете, от диеты висят. Бензин цвета жидкого чая потек по штанине. По крайней мере, Рауль так себя ощущал.
– Хотите, научу вас одной премудрости? – сказал нам как-то Жан. – Если опустить сахар в бензобак, движок стукнет.
– Пятьдесят граммов? – спросил Рауль.
– Точно. По писюшечке! – стукнул я рукой по колену. – Я это правило «не заедать духи сахаром» тоже знаю.
Гражданская война уже началась! Ходили на антиглобалистский митинг. Получили дубинками по почкам, когда толпу разгонял ОМОН. Вот и все впечатления.
Чтобы не выслали из страны, прятались от милиции в каком-то загаженном подъезде.
– Почему в России дворы и подъезды такие грязные? – разглядывал надписи на стенах Рауль.
– Когда я приехал в Россию, – пытался пояснить Жан, – мне показалось, что здесь никто никому не рад. Атмосфера абсолютной ненависти и вражды. Гражданской вражды.
– Уже в самолете, когда люди, толкаясь локтями, спешно занимали места для себя и багажа и потом мрачно полчаса сидели и ждали отлета, не собираясь уступать ни пяди своего, у меня было предчувствие, что этим все закончится, что однажды мне дадут в бубен. – Рауль совсем погрустнел. – И хоть бы одна продавщица улыбнулась! Такое впечатление, что я им всем по сто евро должен!
– Ничего, прорвемся, – стал я шуточно подталкивать их локтями.
Чтобы самим быть у власти, а не получать по прянику дубинкой, устроились во вневедомственную охрану. Эх, дубинушка, рухнем!
На новом месте нам поручили сторожить полуразваленную музыкальную школу. Сторожили в три смены. Тот, кто возвращался с работы, провожал того, кто на работу шел. Но чаще наоборот.
– Пойдем, я тебя провожу.
– Нет, давай лучше я тебя – тебе ведь еще работать.
– А ты-то уже устал. Вон еле ноги ворочаешь, и язык заплетается.
В итоге закрывали школу на ржавый амбарный замок и провожали друг друга по всему городу. Иногда, увлекшись разговором, забредали даже на холмы.
За школу были спокойны. Вон луна тоже как ржавый амбарный замок, и никто его не срывает.
Иногда приходили дежурить все трое, чтобы чего не случилось с товарищем, оставшимся дома. Спали по очереди. И кому это было надо?
Рауль нашел в одном из шкафов старый проигрыватель и пластинки. Слушали Грига и Шумана. Сквозь хрипы и шумы.
– Послушайте, какая музыка, – шептал Рауль, у него душа была возвышенной и тонкой, как игла граммофона. За окном диск луны с пятнами облаков напоминал испачканную пальцами грампластинку. Желтая патока света лилась в ушные раковины.
– Когда выучу получше язык, устроюсь работать переводчиком, – неожиданно заявил Жан. – Буду переводить Шарля Бодлера или Верзилу Рембо.
– Не верзилу, а верлибры.
– Вообще-то я артиста Сталлоне имел в виду.
– Значит, тебе все равно, кого переводить? – улыбнулся Рауль. – Теперь понятно, почему ты до сих пор переводил лишь вино и продукты.
– Если, Жан, ты будешь переводить «Пьяный корабль», это сыграет на твой имидж. Девицы будут в отпаде. А пока в отпаде от самого себя и от водки только ты сам.
