А Грачев, вместо того чтобы послать любопытствующего куда подальше – он ведь ему не подчинялся, – начинает путано объяснять: дескать, есть приказ министра усилить охрану основных административных зданий в Москве.

«Я напомнил ему наш старый разговор, – пишет в мемуарах Ельцин, имея в виду тульские забавы , – Грачев смутился, взял долгую паузу, было слышно на том конце провода, как он напряженно дышит. Наконец он проговорил, что для него, офицера, невозможно нарушить приказ… “Подождите, Борис Николаевич, я пришлю вам в Архангельское свою разведроту”».

Положив трубку, Ельцин радостно изрек: «Грачев наш».

А что же КГБ? Крючков? Группа «Альфа»? Куда в это время смотрели они?

В 10 часов утра, на первом же заседании ГКЧП, тема изоляции Ельцина всплыла вновь. Крючков сообщил коллегам, что говорил с Ельциным по телефону, но тот от сотрудничества отказывается. В своих записях, которые он вел по ходу, секретарь ЦК Бакланов пометил: «Брать Б. Н.».

Тут бы – самое время бросить в бой «Альфу», и тогда победа была уже в кармане. Вместе с Ельциным в руки путчистов угодили бы все российские демократические лидеры: они сами, точно мотыльки на свет, слетелись в архангельскую мышеловку .

Но путчисты действовали на удивление сумбурно и непоследовательно. Хотя начальнику Управления «З» КГБ (идеологическая контрразведка) и отдали приказ – задержать основное число демократов (примерно 70 человек); хотя и разбили уже сотрудников управления на оперативно-боевые группы – каждая должна была отправиться за чьим-то конкретным скальпом ; хоть и определили место для содержания политзаключенных – десантную часть 54164 в подмосковном поселке Медвежьи озера близ Балашихи – все закончилось в итоге очередной профанацией.

Из семидесяти человек на поверку арестовали лишь четверых: депутатов Гдляна, Камчатова, Уражцева и активиста армейского движения «Щит» Проселкова.

Да и то, говоря по правде, арестом это можно было назвать только с очень большой натяжкой.

Депутат Гдлян, к примеру, рассказывал, что его привезли «в какую-то войсковую часть в районе Медвежьих озер, но там отказались принимать “груз”. Проехали еще километра два и остановились у ворот другой воинской части… Старший офицер в звании полковника чувствовал себя неловко».

В части Гдляна поместили в солдатской казарме, накормили сытным обедом. Вскоре туда же доставили Проселкова с Камчатовым, даже не подумав разделить их поодиночке.

Депутата Уражцева – и до Медвежьих озер не удосужились довезти. Отправили в знаменитую тюрьму с поэтическим названием «Матросская тишина», но там от него… отказались. Пришлось везти Уражцева в штаб ВДВ, где его допрашивали, а точнее дискутировали два с половиной часа, накормили обедом в офицерской столовой. После чего… отпустили восвояси.

Ну, натуральные звери! Вот уж хунта – так хунта! А Уражцев еще и наглеет на глазах. «Дайте, – говорит, – автотранспорт, иначе останусь в заключении. На машине привезли, значит, на машине и везите обратно».

Это я – без всяких шуток. Вот, пожалуйста, дословный рассказ политзаключенного Уражцева.

«На требование предоставить транспорт… стали извиняться, что не могут дать “Волгу”… Машину я получил вместе с шофером в десантной форме, поэтому решил воспользоваться случаем и посмотреть обстановку в городе. Ехали мы специально с нарушением всех правил дорожного движения, за что у милиции, вероятно, пользовались уважением. Нам даже честь отдавали».

Еще безжалостней обошлись с депутатом Якуниным – известным попом-расстригой. Утром 19 августа он увидел на лестничной клетке трех человек, по выражению Якунина, «чекистского вида» (наверное, с рогами и копытами). Тут же позвонил в ближайшее отделение милиции. Меня, мол, арестовывать пришли.

Что бы вы думали? Минут через семь действительно приехал наряд и довел Якунина до метро. А застенчивых чекистов это, видимо, так напугало, что они тут же бросились врассыпную и бежали, не останавливаясь, аж до самой Лубянки…

Полагаю, этих весьма красноречивых свидетельств вполне достаточно, чтобы понять: все, происходившее 19 августа, имеет такое же отношение к путчу, как Борис Николаевич Ельцин к демократии, в принципе.

У руководителей ГКЧП не было ни плана действий, ни конкретных задач. Ввести войска в Москву, например, они решили лишь накануне, во время вечернего кремлевского бдения, без какой-либо предварительной проработки.

Командирам частей – Таманской и Кантемировской дивизий, 27-й мотострелковой бригады – никто ничего не объяснял. Скомандовали подняться по тревоге – и только.

Да что там комдивам! Даже руководители военного ведомства толком не понимали, что происходит.

Когда утром 19 августа в Минобороны СССР созвали экстренное заседание коллегии, министр Язов в подробности вдаваться не стал.

«Вышел, объявил, что Горбачев болен, завтра подписание Союзного договора, но в этой ситуации подписывать его нельзя. А чтобы успокоить людей, вводится чрезвычайное положение, – воспроизводил ход коллегии главком ВВС Шапошников. – Войска – в повышенную боевую готовность. Действуйте! Задавать вопросы он не позволил, да никто, в общем, и не стремился».

Более 4500 солдат, свыше 300 танков, около 270 БМП, 150 БТР: все они, войдя в город, не знали, что делать. Со стороны выглядело это довольно трагикомично. Колонны бронетехники покорно останавливались на красный свет, пропуская потоки обычного городского транспорта.

«Для нас решение о вводе оказалось полной неожиданностью, – свидетельствовал начальник штаба Московского военного округа Леонид Золотов. – Мы взяли справочник Москвы, туристические карты и стали определять, куда разместить боевую технику. Все делалось условно и приблизительно».

В итоге основную часть солдат задействовали по… парадным расчетам: расставили на Ленинских горах, дабы не пугать москвичей понапрасну.