кампаний. Он едва ли не первым в стране начал возводить МЖК – молодежно-жилищные комплексы, строящиеся силами самих же потенциальных новоселов; изобрел великий почин «коллективной ответственности», когда за прогул или любую другую серьезную провинность одного премий и наград лишали весь коллектив.

После него свердловчанам остались новые городские районы: Юго-Западный и Кировский. Десятки помпезных объектов и зданий – Дом актера, Театр драмы, Дворец молодежи, Дом политпросвещения. (Собственно, все, что возводилось в Екатеринбурге до недавнего времени, строилось по ельцинскому образу и подобию, ибо генплан города утверждался при нем.) Он провел в Свердловске метро. Реконструировал множество шахт и заводов. Заасфальтировал сотни километров дорог.

Правда, и новое здание обкома он тоже построил: одно из шикарнейших в стране…

Это уже потом Борис Николаевич примется рассказывать о вечном своем нон-конформизме, потаенном диссидентстве и нелюбви к привилегиям.

В «Исповеди…» он пишет, что ни друзья, ни родственники, ни близкие или дальние знакомые – никто даже не пытался прийти к нему, с его неограниченными возможностями, за какой-нибудь помощью или в поисках блата.

Конечно, Ельцин, мягко говоря, лукавил. Будучи первым секретарем обкома, практически невозможно не пользоваться определенными привилегиями. Например, роскошной пятикомнатной квартирой – 167 метров без учета 4 лоджий – в самом лучшем свердловском доме на улице 8 Марта, прозванном, естественно, «дворянским гнездом», с бассейном, бильярдным залом и круглосуточной охраной.

У него была большая зарплата, дача, служебная и семейная машины с водителями, свора челяди, прислуги, возможность ездить за границу.

Но все это – сущие пустяки в сравнении с другой, самой главной привилегией, которую получил он, очутившись в кресле первого : фактически безграничная, никем не контролируемая власть.

О такой власти над людьми Ельцин мечтал с самого детства, еще стоя в магазине, где за отдельным прилавком обслуживалась номенклатурная знать. Он словно рожден был для того, чтобы править, направлять и указывать.

Встречавшийся с ним в то время Сергей Алексеев, крупный юрист, будущий депутат Верховного Совета и творец Конституции, вспоминает:

«Производили впечатление и крупная фигура Бориса Николаевича, стиль его поведения, его стремительность – в речах, поступках, даже в походке, в том, как он вбегал на трибуну, и – как ни странно – властная отчужденность, отстраненность, и оттого, наверное, неизбежное одиночество.

Запомнилось мое первое зрительное впечатление о нем: в холле областной спецбольницы, где я ожидал приема, вдруг все замерли: по коридору, не глядя ни на кого, стремительно, в окружении нескольких сотрудников и врачей двигался крупный человек. Сидящая рядом сотрудница обкома, вскочив с места, громко крикнула вслед: “Борис Николаевич!” Он приостановился, прищурился, всматриваясь, кто это, и поднятой рукой властно остановил, уже было обращенные к нему слова: “Потом!”»

Власть была чем-то от его исконной природы, и это позволило мгновенно воспринять нужный образ поведения, казавшуюся теперь естественной привычку быть лидером…»

Супротив него в области никто и слова пикнуть не смел. Зная скверный нрав Бориса Николаевича, каждый предпочитал держать язык за зубами. Чиновники готовы были заранее одобрить все его действия, согласиться с любыми предложениями, поменять свое мнение на диаметрально противоположное, лишь бы только угодить неуемному шефу.

Виталий Воротников, будущий российский премьер, а тогда первый зампред правительства РСФСР, посетив Свердловск, записал:

«Ельцин очень активен, напорист, дает безапелляционные указания селянам. Никто ему не перечит… Показался он мне человеком волевым, но крутым, даже жестким в общении с людьми».

Все успехи области неизменно достигались жесточайшим авторитаризмом, накачками и порками. Ельцинские методы работы были сродни сталинским: великий вождь тоже ведь великие свои стройки – Беломоро-Балтийский канал, Днепрогэс, Комсомольск-на-Амуре, даже знаменитые московские высотки – возводил, не стесняясь в методах и средствах.

Надо было ему решить, допустим, продовольственную проблему: в промышленной области с собственным сельским хозяйством было туго. В обязательном порядке всем предприятиям было приказано создавать подсобные хозяйства.

Или решил Ельцин, к примеру, проложить магистраль на север своего региона: от Свердловска до Серова. Но денег Москва не давала. Тогда он собирает районную знать – партийных и советских секретарей – через чьи вотчины должна идти трасса, и объявляет: «Строить будете сами, собственными силами, за счет районных организаций».

А потом, когда сроки подошли к концу – весьма, кстати, жесткие, – посадил их всех в автобус и во главе гоп-компании отправился инспектировать объект . Те из номенклатурщиков, на чьей территории работа не спорилась, пинками выгонялись из салона: прямо в придорожную пыль.

И ведь сходили: безропотно, покорно. Еще и благодарили за науку, ибо всякие проявления инакомыслия Ельцин подавлял на корню, безжалостно и сурово. Только членов бюро обкома и исполкома облсовета он успел поменять четыре раза кряду.

Власть его была безраздельной.

Снизу – сонм покорившейся челяди. Сверху – полное отсутствие контроля.

«В это время Брежнев страной не занимался или, скажем так, все меньше и меньше занимался, – пишет сам Ельцин, – его примеру следовали другие секретари ЦК. Так получилось, что мы работали полностью самостоятельно».

Даже у самого воспитанного, благонравного субъекта от такой вседозволенности поедет крыша . А уж тем более у нашего героя – человека, прямо скажем, не шибко интеллигентного и лишней скромностью не страдающего.

«Да, власть первого (секретаря. – Авт .) – практически безгранична. И ощущение власти опьяняет», – признается он в «Исповеди…». И тут же: