что можно смело брать инициативу в свои руки», – пишет он в «Записках президента». Этот пассаж, правда, относится совсем к другим событиям – к 19 августа, – но в полной мере его можно отнести и ко всему тому, что происходило после крушения ГКЧП .

И когда на другой день после своего возвращения Горбачев принялся что-то о себе воображать – назначать министров, раздавать заявления, – Ельцин моментально его осадил.

Рано утром 23 августа, приехав в Кремль, он, не стесняясь уже в выражениях, потребовал отменить ранее изданные указы о назначении новых министра обороны и председателя КГБ.

Это была первая встреча двух президентов после августовских событий, но и тени дружелюбности в ней не наблюдалось. Ельцин разговаривал с Горбачевым, как директор школы с провинившимся учеником.

Когда Горбачев пообещал подумать насчет назначений, российский президент в грубой форме ответствовал, что не уйдет из кабинета, пока не будет по его. Он даже и новые указы Горбачеву принялся диктовать, а тот лишь тряс головой в ответ да сверкал запотевшими очками. Под давлением Ельцина президент СССР был вынужден назначить всех названных ему кандидатов. Главком ВВС Шапошников, пообещавший разбомбить Кремль, стал министром обороны. Выступивший против путча Бакатин – председателем КГБ. Посол в Чехословакии Панкин – единственный из всех послов, отказавшийся вручить документы ГКЧП правительству страны пребывания – министром иностранных дел.

«Отныне все кадровые назначения вы будете производить только после согласования со мной», – ставит Ельцин ультиматум Горбачеву.

«Горбачев внимательно посмотрел на меня, – пишет он в “Записках президента”. – Это был взгляд зажатого в угол человека».

Ельцин соткан из категоричности и максимализма. В политике он признает только две позы: либо сверху, либо снизу. Равных себе – он не терпит по определению.

И стоит лишь человеку, еще вчера находившемуся сверху, дать слабину, подчиниться, согнуться, как моментально дожимает он его, скручивая в бараний рог, опуская ниже плинтуса.

Ему мало того, что Горбачев уже фактически признал его превосходство. Ельцину непременно надо окончательно уничтожить вчерашнего властителя, раздавить, устроить показательное судилище – на глазах у других.

Уж теперь он сполна рассчитается за все прошлые унижения и обиды. За позор октябрьского пленума, за собственную слабость на пленуме горкома.

Таким он был всегда: и в Свердловске, и в МГК. Таким он и останется, став полноправным хозяином России.

Горбачев не успел еще оправиться от утреннего наезда , а его ждут уже новые испытания. В тот же день, 23 августа, Ельцин вызывает президента СССР – именно вызывает, а не приглашает – на заседание Верховного Совета РСФСР.

Прямо у входа Горбачева ждет агрессивно настроенная толпа. Он продирается сквозь людей, бросающих ему в лицо оскорбления, точно сквозь строй шпицрутенов.

Центральное телевидение транслирует в прямом эфире его выступление, более похожее на публичную порку. Стоя на трибуне, Горбачев запинается, бормочет что-то несвязное. А Ельцин еще и прерывает его на полуслове – так же, как в 1987 году обрывал его во время пленума Горбачев, только теперь это выглядит намного жестче и унизительней.

Он требует, чтобы Горбачев публично утвердил все указы, изданные российской властью за три августовских дня. Это и передача под юрисдикцию РСФСР всех союзных министерств и ведомств, и принятие на себя Ельциным полномочий верховного главнокомандующего.

«Борис Николаевич, – чуть не плачет Горбачев. – Мы же не договаривались все сразу выдавать, все секреты».

Этих указов он даже не читал, но Ельцин под крики и аплодисменты депутатов с хамской усмешкой вручает ему весь пакет документов. «Ознакомьтесь прямо здесь, на трибуне».

Но на ознакомление у Горбачева просто не остается времени. Ельцин – вот уж демократ, так демократ – заставляет его вслух зачитывать какую-то стенограмму заседания союзного правительства, где говорится о поддержке ГКЧП.

Через несколько минут он вновь обрывает президента СССР.

«Товарищи, для разрядки. Разрешите подписать указ о приостановлении деятельности российской компартии».

Под бурные овации зала Ельцин ставит свой размашистый автограф, нисколько не обращая внимания на жалкого, раздавленного Горбачева, который лишь испуганно повторяет: «Борис Николаич… Борис Николаич…»

Горбачев пытается еще что-то возразить – дескать не демократично преследовать людей за их убеждения, плюрализм мнений, все такое, – но Ельцина уже не остановить. Как танк, прет он без разбора вперед, добивая бывшего своего соперника.

Поверженный Горбачев, красный от стыда, сходит с трибуны. Он пытается уйти, но Ельцин зовет его к себе в кабинет – поговорить с глазу на глаз, окончательно отправить в нокаут.

«Это как пойманную мышку кот гоняет: намял ей бока, уже с нее течет, а он все не хочет съедать, а хочет поиздеваться», – вспоминал отставной генсек об этих августовских унижениях по прошествии десятка лет.

Огромная страна рушилась на глазах. Указ за указом, Ельцин забивал гвозди в крышку гроба, где