Семь дней длилось путешествие вниз по Нилу на царской барке «Мать солнца», пока судно с высоко поднятым носом не достигло Мемфиса. Со времен детства, с той поры, когда ей приходилось сопровождать отца своего Тутмоса на царские верфи, она не видела города предков, который некогда назывался «Великолепный». За сто лет до нашествия чужеземных всадников Мемфис, расположенный на границе Верхнего и Нижнего Египта, был столицей Обеих стран. Укрепленный от разливов Нила дамбой, знаменитый своими роскошными домами, прекрасно отделанными лазуритом и малахитом, известный храмовыми сооружениями, высокими, как само небо, а также прудами, окаймленными папирусом и раскинувшимися подобно морям, — он славился во всех землях. А теперь «Весы обеих стран» — так звался древний царский дворец — лежал в развалинах, в садах раздавался клич воинов, на улицах крикливые чужеземные торговцы зазывали покупателей, и Сет, покровитель всего чуждого, набирал здесь силу, завоевывая все больше власти. Но пока еще Птах, творец земли, который подобно Хнуму создает существ на гончарном круге, простирал свою длань над городом. Его храм в пальмовой роще, с колоннами, увенчанными капителями в форме раскрывшихся цветков лотоса, и зубцами из блестящего на солнце золота, все еще причислялся к величайшим и прекраснейшим творениям царства. Белый дым, поднимавшийся к небу во славу Птаха, затмевал горизонт подобно песчаной буре из западной пустыни.

Вот и Хатшепсут, сопровождаемая кормилицей Сат-Ра, служанкой Юей и верным нубийцем Нехси, избрала храм своей целью. Ибо там, в лабиринте, сокрытом глубоко под землей, обитало священное животное Птаха — убранный золотом бык Апис, великий бог плодородия, за которым служанки и рабы ухаживают как за фараоном. Его блестящая шкура черна как ночь, и лишь на лбу белеет маленькая звездочка в форме треугольника — знак божественности зверя, которого после смерти прежнего Аписа жрецы Птаха нашли на пастбищах плодородной земли. А мертвого быка похоронили с такими же почестями, что и фараона. Жрецы бальзамировали его семьдесят дней, покрыли мумию золотом и высекли ему саркофаг из черного гранита, добавив к прочим, почившим прежде него.

Стыд родить всего лишь дочь и триумф служанки Исиды, подарившей фараону сына, погнали царицу в это жуткое место в последней надежде. Она неверно истолковала слова пророка Перу, хоть и была уверена, что именно ей суждено явить миру нового Гора. Хатшепсут считала себя женщиной с золотом, а не с камнем. И только позже ее осенило, что предсказание ясновидящего относилось к украшениям, которые фараон подарил каждой из жен. Ей, главной супруге, — ожерелье с лазуритом, а Исиде, наложнице, — из золотых пластин.

И тогда царица решила, что все способы хороши, если она желает снискать благосклонность бога плодородия Мина. С тех пор Хатшепсут не пренебрегала любыми средствами. На Праздник лестницы она собственноручно разбила грядку с латуком. Перед отходом ко сну ежевечерне окропляла свою постель молоком ослицы. Во время ревностных молитв, стоя коленопреклоненной на свежесрезанном папирусе, повелевала курить благовонный дым шишек пинии, двенадцати по числу, смешанный с духом сожженных неощипанных жертвенных петухов — по одному солнцу и луне, а на пороге своих покоев красной краской приказала начертать скарабеев, солнечных быков Ра.

Размеренным шагом царица ступила под мрачные своды храма Птаха и направилась к высокой стене, на которой высеченные в скале иероглифы тысячекратно возвещали: Аписа священная душа… Аписа… душа… Аписа… душа… Аписа… священная душа…

В голове Хатшепсут почти помутилось, когда двое дряхлых жрецов, Везермонт и Птаххотеп, выступили ей навстречу и решительными жестами преградили путь сопровождающим.

Каменная лестница, напоминающая домик улитки, уходила в зловещую глубину монументального сооружения. Хатшепсут почувствовала головокружение, но Везермонт и Птаххотеп, идущие соответственно впереди и позади нее и освещавшие путь чадящими коптилками, не терпели промедления. В конце бесконечной спирали их взору открылся зал с высоким сводом и мощными колоннами по обеим сторонам, ведущий в дальнюю даль и погруженный во тьму подобно царству Осириса.

Везермонт передал Хатшепсут слабо мерцающий светильник и указал в конец темного свода, унося свой лысый череп в боковой неф. Пыль, духота и сладковатый запах экскрементов летучих мышей ударили царице в нос. Единственный просвет, крошечная дверь к свету дня, только укрепил желание Хатшепсут обратиться в бегство, подобное бегству ученика от тростниковой палки писца. Но мысль о том, что только Апис может дать ей желанного Гора, заставила Хатшепсут с бьющимся сердцем шаг за шагом двигаться вперед. Ревностные молитвы и неотступные просьбы, которым научил ее Хапусенеб, чтобы умилостивить Аписа, разом забылись в этой давящей глубине, уступив место лишь одной мысли: «Где он, священный бык Апис?»

Высотой с ворота шлюзов в плодородной дельте Нила по обеим сторонам зала открылись пролеты, склепы, плиты странной формы, увешанные гирляндами и усыпанные бледными цветами. Хатшепсут собралась было посветить в один из боковых проходов, но вспомнила, как жрец предостерегающе качал головой, и зашагала дальше, к непроглядному концу. Апис, который посылает в тела женщин мужчин, освободит ее, смоет позор, вернет уверенность в себе. Он должен ее услышать!

Под конец долгого пути открылся свод верхнего зала. Крутая лестница восходила к свету, как будто устремлялась в небо, и когда Хатшепсут вскарабкалась по ней, она оказалась на обшитой красным льняным полотном галерее, ведущей к сверкающей палате, в которую со всех сторон лился солнечный свет, таинственным образом преломленный с помощью призм и зеркал.

Словно ослепленная лучами Атона, царица с трудом разглядела дворец из блестящего мрамора, с нишами и колоннами, который был подобен фараоновому. Туда-сюда сновали слуги и рабы в кожаных схенти с широкими лентами, собранными в пышные складки по бокам. Когда Хатшепсут была маленькой, кормилица рассказывала ей древние мифы о богах Египта, и она именно так представляла себе их волшебные дворцы, более величественные и прекрасные, чем дворец отца ее Тутмоса. Что это, чудесные видения, навеянные близостью живого божества, или она и правда в своих лишениях укрылась в невиданной волшебной стране?