— Что ж, я, пожалуй, пойду, мой постоялый двор…

И он зашёлся в неистовом кашле.

— Вы зайдёте и хотя бы выпьете что-нибудь горячее, — твёрдо проговорила она. — Вам не дойти в таком состоянии.

Она открыла дверь и потянула за собой судью, который никак не мог справиться с приступом.

Кашель утих, лишь когда она сняла с гостя шубу и усадила его в бамбуковое кресло за расшатанный чайный столик. В маленькой тёмной комнате оказалось очень тепло; стоявшая в углу медная жаровня была наполнена пылающими углями. Заметив удивлённый взгляд судьи, женщина насмешливо объяснила:

— В наши дни выгодно быть потаскухой. У нас полно армейского угля. Служим нашим доблестным воинам!

Жасмин взяла свечу, зажгла её от жаровни и поставила на стол, а потом удалилась за занавеску, скрывающую проход в другую комнату. В мерцании свечи судья осмотрел комнату. Напротив него у стены стояло обширное ложе; занавеси балдахина были отдёрнуты и не скрывали измятых одеял и двух грязных подушек.

Вдруг до него донёсся подозрительный звук. Судья оглянулся. Звук доносился из-за выцветшей синей занавески, скрывавшей нечто стоящее у стены. В голове у него пронеслась мысль, что всё это может оказаться ловушкой. Военная стража на каждом углу кожу с воров сдирает, и всё же разбои и убийства процветают в городе как никогда. Судья быстро встал, шагнул к занавеске и рванул её в сторону.

Он невольно покраснел. У стены стояла деревянная колыбель. Из-под толстого, залатанного одеяла высовывалась круглая детская головка. Большие умные глазки смотрели прямо на него. Судья торопливо поправил занавеску и поспешил на своё место.

Женщина внесла большой чайник. Налив судье чашку, она сказала:

— Вот, выпейте. Это особый сорт чая, говорят, он лечит кашель.

Она отправилась за занавеску, вернулась с младенцем на руках и отнесла его к постели. Одной рукой Жасмин расправила одеяла, а другой перевернула подушку.

— Простите мне этот беспорядок, — сказала она, укладывая ребёнка на кровать. — Я принимала клиента прямо перед тем, как меня позвали к наместнику прислуживать за обедом.

С непосредственностью, отличающей женщин её профессии, она стянула рубаху. Теперь на ней были только широкие штаны. Со вздохом облегчения Жасмин вытянулась на кровати, потом взяла ребёнка и пристроила его у левой груди. Младенец довольно зачавкал.

Судья Ди глотнул целебного чая; напиток обладал приятной горечью. Помедлив, судья спросил женщину:

— Сколько твоему ребёнку?

— Два месяца, — вяло отозвалась она. — Это мальчик.

Взгляд судьи упал на длинные белые шрамы, избороздившие плечи женщины; широкий рубец сильно изуродовал её правую грудь. Жасмин подняла глаза, заметила этот взгляд и безразлично сказала:

— О, они не собирались так делать, это я сама виновата. Когда меня секли, я вся извивалась, пытаясь вывернуться, вот плеть и завернулась через плечо, поранив мне грудь.

— За что тебя секли? — спросил судья.

— Долго рассказывать, — только и ответила она, сосредоточив всё своё внимание на ребёнке.

Судья Ди молча допил чай. Теперь дышать ему стало легче, но в голове всё так же пульсировала тупая боль. Когда он выпил вторую чашку, Жасмин отнесла младенца в колыбель и задёрнула занавеску. Она подошла к столу, потянулась и зевнула, затем, показывая на ложе, спросила:

— Как насчёт этого? Я уже немного отдохнула, а чай вряд ли стоит того, что вы мне заплатили.

— У тебя превосходный чай, — утомлённо проговорил судья, — он стоит более того, что ты получила. — И чтобы не обидеть её, тут же добавил: — Я бы не хотел заразить тебя этой проклятой лёгочной болезнью. Я выпью ещё одну чашку, а затем пойду восвояси.

— Как вам будет угодно! — Сев напротив него, она добавила: — Я и сама выпью чашечку, что-то в горле першит.

За окном по смёрзшемуся снегу захрустели шаги. То были ночные стражники. Они били полночь своей деревянной колотушкой. Жасмин съёжилась на стуле. Прижав ладонь к горлу, она выдохнула:

— Уже полночь?

— Да, — с тревогой подтвердил судья Ди. — Если мы в ближайшее время не начнём контрнаступление, то, боюсь, татарские орды прорвутся и наводнят всю округу. Мы их, конечно, вытесним, но, дабы не подвергать опасности этого очаровательного младенца, не будет ли для вас разумнее собраться и завтра же утром уехать на восток?

Женщина глядела прямо перед собой, в лихорадочно блестевших глазах застыла мука. Затем она заговорила, скорее сама с собой:

— Шесть часов осталось! — Глядя на судью, Жасмин добавила: — Мой ребёнок? На рассвете его отца обезглавят.

Судья Ди поставил чашку.

— Обезглавят? — воскликнул он. — Прошу прощения. Кто он?

— Командир по имени By.

— Что же он совершил?

— Ничего.

— Без причины голову не отрубают, — раздражённо заметил судья.

— Его обвинили ложно. Говорят, будто он задушил жену своего товарища по оружию. Он предстал перед воинским судом и был приговорён к смерти. Уже почти год он сидит в военной тюрьме в ожидании утверждения приговора. Сегодня оно пришло.

Судья Ди подёргал себя за ус.

— Мне часто доводилось работать с военной стражей, — сказал он. — Их судебная система жёстче нашей гражданской, но я всегда считал их умелыми и очень добросовестными служаками. Они редко ошибаются.

— Только не в этом деле, — сказала Жасмин и покорно добавила: — Ничего не поделаешь. Слишком поздно.

— Да, поскольку он будет казнён на рассвете, многого тут не добьёшься, — согласился судья. Чуть подумав, он продолжил: — Но почему бы тебе не рассказать об этом? Ты отвлечёшь меня от моих собственных забот, а тебе, возможно, это поможет скоротать время.

— Что ж, — пожала она плечами, — я всё равно не смогу уснуть. Вот как всё было. Около полутора лет назад два командира здешнего гарнизона часто посещали весёлый квартал. Одного звали Пэн, другого — By. Они служили вместе, так как относились к одному армейскому подразделению, но, в общем, не ладили; уж слишком были они разными. Пэн был человеком бесхарактерным, с лицом смазливым и гладким, этакий хлыщ, скорее похожий на студента, чем на солдата. Со всеми своими сладкими речами был он таким мерзким, что девушки не любили его. By являлся полной ему противоположностью: грубоватый, отличный кулачный боец и фехтовальщик, скорый на руку и за словом в карман не полезет. Говорили, что солдаты готовы были идти за ним в огонь и в воду. Красавцем его не назовёшь, но я любила его. И он ни на кого, кроме меня, не смотрел. Он регулярно платил содержателю заведения, в котором я работала, так что мне не приходилось спать со всеми подряд. Он обещал выкупить меня и жениться, как только получит повышение, вот почему я, не раздумывая, оставила его ребёнка. Обычно-то мы от них избавляемся или продаём. Но я хотела этого мальчика. — Она опустошила чашку, откинула прядь со лба и продолжила: — Пока всё шло хорошо. Затем, однажды вечером, около десяти месяцев тому назад, Пэн вернулся домой и обнаружил свою жену задушенной, a By стоял у её постели и с изумлением взирал на эту картину. Пэн тут же вызвал проходящий мимо патруль военной стражи и обвинил By в убийстве жены. Оба предстали перед военным судом. Пэн утверждал, что By домогался его жены, а та отказывала ему. Гнусный ублюдок говорил, будто много раз убеждал By оставить её в покое; он, дескать, не хотел докладывать старшему командиру, потому что By был его товарищем! Ну, Пэн добавил ещё, будто By знал, что этим вечером он дежурит в арсенале, так что пришёл в дом Пэна и вновь попытался разделить ложе с его женой. Она сопротивлялась, By впал в ярость и задушил её. Вот и всё.

— Что же на это ответил By? — спросил судья Ди.