исполинским, изрыгающим огонь драконом, скоро расслоившимся на шары, каждый из которых обернулся идущим в атаку танком. Как только я подбил два «тигра» и один «Т-74», волшебная взвесь сформировало роту боевых роботов. Это колдовское аморфное вещество являлось одним из самых замечательных творения искусных ди, сумевших повторить раритет, созданный во время но, в эпоху первых цивилизаций, память о которых искоркой небесного костра, из которого возник наш мир, еще жила во мне. Подобной невесомой, мертворождающейся плотью, всякий раз во время использования обретающей разум, был вооружен прятавшийся на Земле «Неугомонный». Вряд ли подобная диковинка имелась на борту «Несущего груз».

Если да, наше дело худо.

Результат не замедлил сказаться. Оторопь проступила на необыкновенно посиневших лицах матросов и рабочих. Они словно наткнулись на невидимую преграду. Увидев меня, бросили оружие, присели на корточки, обхватили головы руками. То же случилось с сестрами и апостолами. Я тут же обезоружил их, заставил взяться за руки и молиться, молиться! Изо всех сил, кричать в полный голос — помилуй нас, ковчег!.. Обрати свой гнев на Черного гарцука, дай нам силы устоять в беде и горести. Левий Матвей, поднявшись на ноги, как ни в чем не бывало затянул тонким голоском.

Напряжение потихоньку начало спадать. В тот момент я обратил внимание как глубоко внутрь шлюза прогнулась взвесь-цечешище. Огуст, Хваат и Неемо, усталые донельзя, начали торопливо разворачивать соплеменников и так, на корточках, словно гусей, погнали их сторону малого шлюза.

— Если бы ты, учитель, задержался еще на пять минут, — сообщил Огуст, — случилось бы непоправимое. Мы бы их всех взорвали.

— И рука бы поднялась?

— Это лучше, чем попасть в лапы Черному гарцуку.

Я припомнил тот ужас, который испытал несколько минут назад на причальной палубе, когда я пытался подобраться к фламатеру; прилив омерзения, когда серповидная боевая форма, вращаясь, бросилась в атаку, — и решил, действительно лучше погибнуть, чем испытать превращение в биокопию.

С трудом мы добрались до нашего челнока, начали загонять поселян внутрь. Тут на губошлепов напало откровенное безумие. Они вопили так, что мне стало не по себе, умоляли отца простить их, кидались на бластеры. Огуст снял оружие с предохранителя, ногой оттолкнул Дуэрни, ползающую у его ног и заклинающую мужа отпустить ее к отцу. Лицо у молодого человека страдальчески искривилось, он с мольбой глянул в мою сторону. Еще мгновение, и ему придется открыть огонь.

Я растерянно огляделся.

В чем причина повального безумия губошлепов!

Вот в чем!!!

Со стен и потолка шлюза спускались узловатые толстые побеги или напоминавшие шланги щупальца, присосавшиеся к корпусу челнока. Понятно, что от молотобойных призывов звездолета, поступавших по этим каналам, не могла спасти никакая молитва.

Я выхватил бластер, указал Хваату и Огусту на щупальца и открыл огонь. Мой бластер работал на поражение — бил сгустками высокотемпературной плазмы. Залп — и один их чудовищных побегов рухнул на пол, еще один залп — и верхняя часть корпуса челнока оказалась очищенной от этой мерзости. Буровато- зеленая жижа потекла по корпусу. Что творилось с поселянами в этот момент, когда мы очищали поверхность космического корабля, трудно передать, но как только последнее отросток рухнул на пол и вмиг расплылся густо испарявшимся озерком отвратительной на вид слизи, наступило успокоение.

Некоторое время все мы отдыхали в жилом отсеке. Люди вповалку лежали на полу, Дуэрни рыдала, остальные сестры громко, надрывая душу, сопели и чесались. Апостолы стыдились взглянуть на меня. Хваат врезал одному из матросов, самому крупному, зверского, должен сказать, вида. Тоот принялся укорять проотолетариев.

— Замолчите! — прикрикнул я на голосящих поселян, затем обратился к спутникам. — Кто-нибудь сумел устоять перед голосом преисподней? Кто-нибудь нашел в себе силы сохранить ясность мысли и твердость духа? Если есть такие, поднимите руки!

Я насчитал восемь губошлепов. Около четверти подвергшихся незримой атаке поселян. Это был прекрасный процент, мы люди в таких обстоятельствах смогли бы похвастаться только каждым десятым.

К черту отступления, побочные мысли, воспоминания о Земле! Я в системе Дауриса-Тавриса, мы все в преисподней, на краю гибели!

— Братья и сестры! — обратился я к поселянам. — Мы больше не можем здесь оставаться. Рано или поздно Черный гарцук овладеет нашими душами, и все мы неизбежно попадем к нему в пасть. Я видел его — он страшен! Одноцветен, коротколап, неумолим, покрыт мраком. Он жаждет плоти и крови. Нашей с вами крови. Нам следует как можно быстрее перейти в другое место. Я отыскал его. Это райский отсек. Там когда-то жили повелители, там не слышен призыв гарцука. Те восемь человек, которые способны бороться с напором врага, поведут каждый свою группу. Я буду прикрывать вас с тыла.

Огуст тут же разбил соплеменников на группы, всем на спины навесили груз, чтобы стеснить движения. Груз укрепили так, чтобы носильщик не мог его сбросить. Наконец, построившись, поселяне четверками начали выбираться из челнока. Первую, не запертую фламатером дверь мы преодолели без труда. Аура в шлюзе была спокойна — видно, зверь прикидывал, что задумало белковое сырье, куда направляется? Мы без помех добрели до станции монорельсовой дороги.

Я рассадил всех на кресла, на скамейки для персонала, потом по очереди, нажимая на клавиши, начал запускать их. Последним отправился сам. Так мы добрались до развилки. Здесь оставили монорельс и, построившись в колонну, двинулись в сторону райских кущ. Я, поминутно озираясь, тащился сзади.

Как только фламатер определил, в каком направлении мы двинулись, сильнейший удар ментального бича потряс хордов. Никто из нас — даже я — не смог устоять на ногах. Люди попадали на металлический пол и начали извиваться быстро-быстро, как червяки. Им надо было немедленно вернуть разум, заставить двигаться. В этом было спасение — чем дальше вглубь зоны архонтов, тем слабее сверхчувственные волны. Опять пришлось налаживать цечешище. Огуст и Хваат пинками начали поднимать людей. Матросы и проотолетарии злобно поглядывали на меня, на своих начальников, на повелителя. Кулаки у них начали сжиматься, и в этот момент всеобщего озлобления, невыносимых приступов головной боли, среди стонов, рыданий и взвизгов, клекота и истеричных воплей послышался спокойный и сильный голос Иуды.

— Я писать хочу!

Губошлепы замерли, а лишенный памяти поселянин еще раз повторил.

— Очень хочу писать…

Я бросился к Дуэрни, указывая на Иуду, принялся страстно, с истерическими нотками в голосе убеждать.

— Это твой цыпленок. Он хочет по-маленькому. Помоги ему…

Потом бросился к следующей мамке. К петуху-провокатору из тюрьмы на Дирахе подскочил с тем же призывом.

— Это твой птенчик. Видишь, твоя курочка кудахчет возле него, не может справиться. Помоги ей или ты не мужчина, не отец. Помоги малому ребенку, потом отправляйся к отцу. Спаси маленького желторотого цыпленка.

При этом я безжалостно хлестал их по рассудкам.

Дуэрни подобралась к Иуде, он неожиданно взял ее за руку, потянул за собой вглубь туннеля. Брови у жены правителя полезли вверх. Не скрывая удивления, превозмогая проступившее отвращение, она тоже взяла в горсть два пальца ближайшего к ней, самого крупного матроса. Лицо того мгновенно обмякло, затем