невольно отшатнулись назад, пытаясь спрятаться за спины своих товарищей, чтобы оказаться подальше от Мехмеда. А тот лишь произнес: «Мой меч может разрубить даже узы любви! Так верьте же в мой меч!» А потом спросил: «Где ваш сотник?» Янычары привели своего сотника, который укрывался в шатре. Увидев этого человека, Мехмед вырвал у него серебряный черпак, символ его звания, и со всей силы ударил им на глазах у янычар сотника по лицу, сломав тому нос и выбив глаз. Но устрашенные янычары молчали: никто даже не двинулся с места, чтобы защитить своего командира.

Больше янычары уже не поднимут мятежа, – заявил я. – Мехмед реорганизовал их отряды и увеличил их войско, влив в него шесть тысяч своих сокольничих, что противоречит всем правилам и законам. Янычары продвигаются по службе, получая чины по старшинству. Поэтому Мехмед не мог сразу избавиться от всего их прежнего командования, хотя и повелел казнить ночью многих военачальников. Но можешь быть уверен, что при штурме Константинополя янычарам будет предоставлено почетное право сыграть решающую роль. Мехмеду это выгодно с самых разных точек зрения. Те сотники и ветераны, которые хорошо знают, чего хотят, и которых Мехмед отлично запомнил, падут под нашими стенами. Мехмед никогда не прощает полученных оскорблений. Но он научился выжидать подходящего момента, чтобы отомстить.

Я не знал, говорить ли мне дальше. Я не был уверен, поймет ли Джустиниани, что я имею в виду Но все-таки я в конце концов сказал:

– Мехмед – не человек.

Джустиниани нахмурился и уставился на меня налитыми кровью глазами. Добродушный, бухающий смех застрял у него в горле.

– Мехмед – не человек, – повторил я. – Может, он – ангел тьмы? Может, – тот, кто грядет? На это указывают все приметы.

Пойми меня правильно, – быстро добавил я. – Если он человек, то – новый человек. Первый в своем роде. С него начинается новая эпоха, время, которое воспитает иных, чем прежде, людей. Властелинов земли, властелинов ночи, которые в своей строптивости и гордыне отвергнут небо и предпочтут землю. Не будут верить ни во что, кроме тех вещей, которые сумеют воспринять их глаза и разум. В душах своих они не будут признавать ни человеческих, ни божественных законов, ибо единственным законом станет для них достижение собственных целей. Эти люди выпустят из преисподней на землю адский жар и холод и заставят служить себе все силы природы. Не испугаются они ни безбрежности морей, ни высоты небес. Подчинив себе всю землю и весь океан, эти люди в страстном стремлении к познанию сделают себе крылья, чтобы летать к звездам и завладеть еще и ими. Мехмед – первый человек этой поры. Неужели ты надеешься, что сможешь противостоять ему?

Джустиниани схватился за голову.

– Иисусе Христе! – застонал он. – Мало того, что монахи этого города с пеной у рта кричат на всех углах о конце света! Так теперь еще и мой помощник, спятивший от видений и откровений свыше, понес какую-то дикую ахинею! Я сам рехнусь, если услышу от тебя еще хоть слово!

Но он уже не называет Мехмеда пылким юнцом, который хочет прошибить лбом стену. Генуэзец стал более осторожным, запретил своим людям слишком много болтать в тавернах и заявил, что не стоит недооценивать силу турок. Джустиниани сходил даже в католический собор, послушал мессу, исповедался и смиренно получил отпущение грехов, хотя кардинал Исидор уже объявил, что Бог простил генуэзцу все прегрешения в тот миг, когда Джустиниани согласился стать протостратором Константинополя. Чтобы быть совершенно уверенным в этом, Джустиниани попросил, чтобы ему выдали официальную бумагу об отпущении грехов, и постоянно носит этот документ с собой.

– Теперь у меня будет что предъявить святому Петру, когда в один прекрасный день я окажусь у врат царствия небесного, – защищался он. – Говорят что старик стал почему-то очень уж суров к нам, генуэзцам. Может, его перекупили венецианцы…

В Адрианополе прозвучал пушечный залп, который привел в трепет весь мир.

Венгр Орбано выполнил свое обещание: ему удалось отлить самую большую пушку в мире.

Когда я вернулся домой после изматывающего дня, мне навстречу вышел мой слуга Мануил. У него дергалась щека и дрожали губы. Ломая руки, он спросил меня:

– Господин мой, правда, что у турок есть пушка, которая одним-единственным выстрелом может разрушить стены Константинополя?

Слухи распространяются в этом городе с поразительной быстротой… Джустиниани получил первое достоверное сообщение об испытании нового орудия лишь сегодня утром.

– Это неправда, – ответил я. – Такой пушки никто не сможет сделать. Чтобы рухнули стены Константинополя, нужно по меньшей мере землетрясение.

– Но говорят, что пушечное ядро пролетело расстояние в тысячу шагов, а в том месте, где оно упало, образовалась воронка величиной с дом, – заскулил Мануил. – А земля дрожала на десять тысяч шагов вокруг. Теперь половина Адрианополя в развалинах, а многие женщины выкинули или родили недоношенных младенцев.

– Бабские сплетни, Мануил, – сказал я. – Ты ведь и сам это понимаешь.

– Да нет же, это чистая правда, – стал уверять меня слуга. – Уже та пушка, которую Орбано отлил для крепости султана, могла одним выстрелом потопить целый корабль. Тут приехал купец из Перы… Он был в Адрианополе и сам измерял каменное ядро, приготовленное для новой пушки. Он сказал, что даже самый рослый мужчина не может обхватить ядро руками. Он до сих пор оглушен тем залпом и трясется, как старик, хотя ему нет еще и пятидесяти…

– Он трясется не от пушечного залпа, а с перепоя, – рявкнул я. – Этот человек нашел здесь слишком много благодарных слушателей, которые наперебой угощали его вином. И с каждой новой кружкой пушка становилась все больше и больше. Завтра она уже наверняка будет размером с колокольню.

Мануил упал передо мной на колени. Его борода тряслась… Он попытался поймать мои руки, чтобы поцеловать их, а потом просто сказал:

– Господин мой, я боюсь.

Он уже старый человек. В его водянистых глазах отражается вся бездонная тоска Константинополя. Я понимаю Мануила. Турки убьют его: он слишком дряхл, чтобы продавать его в рабство.

– Встань и будь мужчиной, – проговорил я. – Нам известны размеры этой пушки, и сейчас императорские мастера как раз вычисляют вес ее ядер и силу их ударов о стены. Это, несомненно, страшное орудие, которое может принести много бед, но оно вовсе не такое большое, каким сделали его слухи. Кроме того, Орбано – человек неученый, он не умеет рассчитывать дальность и траектории полета ядер. Императорские мастера уверены, что ему не удастся найти точных соотношений объема порохового заряда, длины дула и веса ядра. Его пушка выдержит, возможно, несколько залпов, но потом ее обязательно разорвет, что произведет гораздо большие опустошения и разрушения в турецком лагере, чем в наших рядах. Орбано ведь состоял раньше на службе у императора. Наши мастера знают его – и им прекрасно известно, на что он способен, а на что – нет. Передай это своим теткам, двоюродным сестрам и всей родне – и попроси их, чтобы они рассказывали об этом везде и всюду. Пусть люди успокоятся.

– Да разве они станут рассказывать о том, чего не понимают? – вздохнул Мануил. – Что они знают об объеме порохового заряда и траектории полета ядра? Будут лучше болтать о том, что им ясно и от чего бросает в дрожь. У одной женщины в городе уже вроде бы случился выкидыш при одном только известии об этой пушке. Так что же будет, когда это орудие загрохочет у наших стен и начнет разносить их в пух и прах?..

– Посоветуй людям искать защиту и утешение у своей Панагии! – буркнул я, чтобы избавиться от него.

Но в душу Мануила уже закрались сомнения.

– Даже Пречистая Дева не покажется теперь, наверное, на стенах Константинополя – и турки не обратятся в бегство, завидев ее голубой плащ, – прошептал старик. – Ведь в прошлый раз у турок не было таких больших пушек. Они могут, пожалуй, напугать даже Пресвятую Богородицу. – Он улыбнулся дрожащими губами. – А правда, что это орудие уже движется сюда из Адрианополя? И что оно лежит на громадной повозке, в которую впряжено пятьдесят пар волов, а тысячи людей расчищают ей путь и строят мосты? Или, может, все это – только преувеличение?