– Войдите в мой дом, сестры, – проговорил я. – Я оставил кошель в комнате.

Вторая женщина держалась за спиной своей старшей спутницы и не поднимала головы, точно пряча от меня глаза. Услышав мое приглашение, святые сестры хотели уйти. Я потерял самообладание. Схватил молодую монахиню за плечо, и она не смогла оттолкнуть меня. Примчался перепуганный Мануил.

– Господин мой, ты сошел с ума! – предостерегающе вскричал он. – Люди забьют тебя камнями, если ты обидишь монахиню!

Пожилая женщина ударила меня костлявым кулаком в лицо и принялась колотить деревянной чашей по голове. Но завопить монашка не решилась.

– Войдите в дом, – произнес я. – Иначе тут соберется толпа.

– Твой командир прикажет тебя повесить, – с угрозой прошипела пожилая монахиня, но повернулась и нерешительно посмотрела на свою спутницу. Та кивнула. Она не могла поступить иначе. Я крепко держал ее за плечо.

Когда Мануил запер за нами дверь, я сказал:

– Я узнал тебя. Узнал бы тебя и в многотысячной толпе. Это действительно ты? Как такое могло случиться?

Дрожа, она вырвалась из моих рук и поспешно обратилась к своей спутнице:

– Это какая-то ошибка или недоразумение. Я хочу выяснить, в чем дело. Останься здесь.

И я понял, что она – не настоящая монахиня, принявшая постриг. Ведь тогда она не смогла бы разговаривать со мной наедине. Я проводил ее в свою комнату и запер дверь на засов. Сорвал с волос женщины покров и заключил ее в объятия.

Я крепко прижал Анну к себе.

И лишь тогда я сам задрожал и разрыдался. Так велики были мое отчаяние, мои сомнения и моя страсть. Теперь все во мне взорвалось. Мне сорок лет. Стою на пороге своей осени. Но я плакал, судорожно всхлипывая, как дитя, пробудившееся от кошмарного сна в спокойном и безопасном доме.

– Любимая моя, – простонал я. – Как могла ты так поступить со мной?

Она позволила покрову упасть на пол и отбросила черный плащ с капюшоном, точно стыдилась этого одеяния. Она была очень бледна. Анна не дала остричь себе волосы. Она больше не дрожала. Глаза ее были прозрачно-золотыми, гордыми и любопытными. Она гладила меня кончиками пальцев по щеке и удивленно смотрела на них, словно не понимая, почему они стали мокрыми.

– Что с тобой, Иоанн Ангел? – спросила она. – Ты плачешь? Почему? Неужели я причинила тебе такую боль?

У меня не было слов. Я мог лишь смотреть на нее. Чувствовал, что лицо мое сияет, как в дни моей молодости. Под моим взглядом она опустила свои карие глаза.

– Я действительно считала, что потеряла тебя, – попыталась продолжить она. Но слова застряли у нее в горле. Шею и щеки залил румянец. Она повернулась ко мне спиной.

Она отвернулась от меня – и сдалась. Я положил руки ей на плечи. Мои ладони скользнули к ней на грудь. Затаив дыхание, я впитывал в себя всю прелесть и очарование этой женщины, ощущая трепетное пробуждение ее нежного тела. Поцеловал ее в губы. И почувствовал, что она отдала мне в этом поцелуе всю свою душу. Светлая, звенящая радость пронизала все мое существо. Ни единого темного уголка не осталось в моем сердце. Страсть моя была чистой, как родник, и ясной, как огонь.

Я сказал:

– Ты вернулась ко мне.

– Отпусти меня, – взмолилась она. – У меня подгибаются колени. Я едва держусь на ногах.

Женщина опустилась на стул, поставила локти на стол и закрыла лицо руками. Но в следующий миг она вскинула голову. И в невыразимо знакомых карих очах Анны, взор которых был прикован к моим глазам, я увидел ее невыразимо обнаженную душу.

– Мне уже лучше, – проговорила женщина дрожащим голосом. – Просто я испугалась, что умру в твоих объятиях. Я не знала… Я даже не подозревала, что можно пережить такое…

А может, и знала, – продолжала она, глядя на меня так, словно не могла насмотреться. – Наверное, потому и не уехала из города. Хотя поклялась, что никогда больше тебя не увижу. Пообещала это себе, чтобы иметь мужество остаться. Вот так по-детски я пыталась обмануть саму себя.

Анна покачала головой. Ее волосы были золотыми. Кожа – будто слоновая кость. Брови – точно высокие синие дуги. А в глазах – золотисто-каряя нежность.

– Я избегала тебя, хотела держаться от тебя подальше, но все равно должна была время от времени видеть тебя, хотя бы издалека. Наверное, скоро я пришла бы к тебе по собственной воле. Я никогда в жизни не была так свободна, как сейчас, в монашеском облачении. Могу свободно ходить по городу, свободно разговаривать с бедными людьми, чувствовать под ногами дорожную пыль, протягивать простую деревянную чашу, собирать милостыню и благословлять добрых и щедрых. Иоанн Ангел, я многому научилась за эти дни. Я готовилась ко встрече с тобой, хоть сама и не знала об этом.

Она чуть приподняла край своего одеяния и показала мне голую ногу, обутую в сандалию, которая состояла из кожаной подошвы и завязанных вокруг щиколотки ремешков. Ремешки оставили на ее белой коже красные отметины. Ногу покрывала дорожная пыль. Это была обычная нога обычной живой женщины. Анна перестала быть только раскрашенным идолом. Она очень изменилась.

– Но как же так? – недоумевал я. – Я же встречался с твоим отцом той самой ночью. Он пригласил меня к себе. И сказал, что ты уехала.

– Отец ничего не знает, – прямо заявила она. – Он по-прежнему считает, что меня нет в городе. Я купила себе место в монастыре, куда благородные женщины удаляются время от времени, чтобы помолиться о спасении души. Я оплачиваю свое пребывание в святой обители и живу там как гостья по имени Анна. Никто не интересуется ни моей фамилией, ни моей семьей. У монастыря было бы множество неприятностей, если бы выяснилось, кто я на самом деле. Поэтому моя тайна – и их тайна. Если бы я захотела остаться там до конца своих дней, то приняла бы другое имя – и никто бы никогда не узнал, кем я была в прошлом. Это известно только тебе. Я не могла этому помешать.

– Но ты не собираешься уйти в монастырь?! – в ужасе вскричал я.

Анна лукаво взглянула на меня из-под ресниц.

– Я совершила тяжкий грех, – проговорила она с напускной грустью. – Обманула отца. Может, мне придется теперь долго каяться…

Но я по-прежнему не мог понять, как Анне, с которой не сводила глаз целая толпа слуг, удалось бежать? Она объяснила, что отец хотел отправить ее на Крит, чтобы она не попала в рабство к туркам или латинянам. Но мать Анны лежала больная и не могла сопровождать ее. Поэтому девушке с самого начала весь этот план страшно не нравился. С вещами и служанками ее посадили в сумерках в лодку и отвезли на корабль. Он был переполнен беглецами, которые заплатили головокружительные суммы за возможность попасть на борт. Воспользовавшись суетой и давкой Анна вернулась в лодку и велела гребцам следовать в порт. Пройдет немало времени, пока отец узнает, что его дочь пропала.

– Я свободна, – проговорила она. – Пусть думают, что я упала за борт и утонула. Отцу будет еще больнее, если он когда-нибудь узнает, что я обманула его. Даже представить страшно, что тогда может случиться…

Мы долго сидели в молчании, глядя друг на друга. Этого нам было достаточно. Я чувствовал, что еще одно движение – пусть даже слабая улыбка или легкое прикосновение – и сердце мое разорвется. Я понял, что имела в виду Анна, говоря, будто боится умереть в моих объятиях.

Потом костлявая рука постучала в дверь. Раздался резкий недовольный голос пожилой монахини:

– Сестра Анна, ты еще здесь?

Я слышал, как Мануил напрасно пытается успокоить ее.

– Я уже иду, – крикнула в ответ Анна Нотар. Потом она повернулась ко мне, коснулась рукой моей щеки и сказала, устремив на меня лучистый взор: – А теперь мне пора. – Но сразу уйти не смогла. Встала на цыпочки, чтобы еще глубже заглянуть мне в глаза, и тихо спросила: – Ты счастлив, Иоанн Ангел?

Я ответил:

– Счастлив. А ты, Анна Нотар? Ты тоже счастлива?

Она проговорила:

– Я очень, очень счастлива.