Два шага на ослабших, видно, от переживаний ногах, — и подхватил ее Мирка. Изумился он, прижимая крепко: «Так вырос я, боже!». Припала мама, к груди, не доставая до плеч. Горячие слезы почувствовал он, сквозь гимнастерку. Дрожали мамины плечи. Ладонями он ощутил, а потом и услышал рыдания мамы:

 — Сынок, Мирошечка!...

Стеснительность непонятной вины в ней угадывал Мирка: зачем-то, на первых минутах, хотя бы, — хотела она заслонить неуклюже от сына дом. Как будто к встрече, такой долгожданной, еще не успела прибрать его и украсить. А он, поднимая глаза, увидел — нет дома… Двор, флигелек, и поскотинка: дома нет…

«И папа не встретил, — почуял недоброе Мирка, — и Леночка…». Сердце, неверно, потом все быстрей, заскользило в холодный колодец, вниз!

—  Ну, я же вернулся, мама! — подтянув к губам, целовал он горячую, сухонькую ладонь, — А где Леночка, папа? Мам…

Притихла стайка. Не довоенные, детские — взрослые лица, были у этих детей.

Подняла глаза к Мирке мама:

 — Одни мы, сынок. Одни-ии!

Кто, какой взрослый, способен такой плачь утешить!

 — Ни весточки, сын, от тебя, ни-и… — далекий, холодный вой одинокой волчицы, пробивался в голосе мамы.

—  Мамочка… — поник над плечом ее Мирка, не в силах остановить и в своих глазах те же, горькие слезы.

—  А вы домой пойдете? — спросила Фесенкова Лена.

Это были послевоенные дети, по малости лет, не знающие многих взрослых в лицо. Но они понимают, то, что и не снилось детям, которые, дай бог, войны не знали.

Дом Выхованцев не был разрушен. Бомбы, снаряды, и даже пули, его миновали. Он был сожжен. Флигелек уцелевший, был теперь домом для Мирки, и мамы.

—  Мы отстроим такой же, — сказал маме Мирка, — вернем все, что было лучшее, в память о папе и Леночке, а остальное — сделаем еще лучше. У меня много сил, мы сможем, мама!

Не могла война быть бесследной. Семь человек из ста, вернулись с фронта. Витька, сбежавший из эшелона, остался жив. Был в числе тех советских гвардейцев, которые брали у немцев родное село. В погонах сержанта, входил в село Витька. Миркиной маме он продлил жизнь. Он сильно соврал, но Мирка ему благодарен. Он сказал маме, что жив ее милый сынишка Мирка. Что сообщить не может, но все у него хорошо. Что он с лошадьми, в Германии: служит при них, а таких уважают немцы, и оставляют жить. Он сказал маме: «Главное, в наше время, — он сыт! По-немецки шпрехает...». Умел он соврать…

А за десять дней, до возвращения Мирки, пришла похоронка на Витьку. Погиб, в Карпатах. Попал в засаду. Бандеровцы разорвали его пополам, привязав ноги к верхушкам карпатских пружинистых елей. Он в небо взлетел, и в полете умер!

Сестра Мирки, Леночка, слишком красива была, и привлекательна, чтоб пережить войну… Она даже не поняла, что прекрасна! Над ней надругались немцы. Она умерла от болезни по-женски. В четырнадцать лет!

Мама говорила, что видела папу во сне, и в бреду, после смерти Леночки: он падал с неба. Он, закончив в три месяца школу младшего командного авиасостава, погиб в первом вылете, отбомбив врага. Он был пулеметчиком на ПЕ-2, в соединении легендарного Полбина. Он отбомбил врага, он видел небо!

Но Витька соврал: у сынишки Мирона — все хорошо! И мама жила, ждала сына. А теперь, когда Мирка вернулся, во флигелек, где жили они жили с мамой, приходили соседи, друзья чтобы поздравить с победой и возвращением. Мирка рассказывал, то, что знал, об Алеше, Витьке, Саше. Мамы их приносили, чтоб почитал Мирка, казенные извещения. Алеша — установлено документально — попал в «блок одиннадцать»; казнен. Подпись под извещением: начальник 2 отдела «Смерш», ст. лейтенант В. С. Сташинский. Документально установлено, что оставшийся из четверых, Саша, 18 января 1945 года, этапирован в Заксенгаузен. Попал в оккупационную зону союзников, имеет намерение остаться. Под всеми извещениями подпись Викента. Немало работы проделал он — уж Мирка-то знал, что он много работал!

Мирка взял в руки и прочитал извещение, которое получила мама: Выхованец Мирон Аристович, узник Освенцима, пропал без вести. Место нахождения устанавливается: подпись: начальник 2 отдела «Смерш», ст. лейтенант В. С. Сташинский.

Не поверила мама В. С. Сташинскому. Она поверила Витьке, который соврал, и ждала.

А со временем, когда поутихла боль, спросил Мирка:

 — Мам, тебе неизвестно, что с Мариной Кореневой?

—  С Мариной?... — мама как будто ждала, когда спросит об этом Мирка, присела, оставляя заботы и посторонние мысли. — Я скажу, сын, скажу, но…

 — Ну, увидеть-то мне ее можно?

Мама не поняла.

—  Ну, она не замужем?

—  Нет… Она на войне была. Ранена. Она еще в сорок четвертом вернулась. Здесь…

 — Мари-ин! — стучал Мирка в калитку. — Марина?

Не отвечала. Но Мирка знал, что Марина дома.

 — Что ж… — вздохнул он, и прошел во двор. Взойдя на крылечко, постучал в тонкую дверь веранды. — Марина!

Не дождался ответа Мирка, и отворил незапертую дверь. «О-о! — улыбнулся он, — Так и до сердца, не достучавшись, дойду!». Он постучал, безответно, в дверь хаты, позвал Марину, и отворил.

Опешил бы он, если вошел случайно: Марина стояла напротив. В длинном, не деревенского фасона, темном платье; ало горели губы на бледном лице; взволнованный, скрытый огонь таился внутри, в глубинах темных глаз.

—  Марин, это я… — Он хотел, как и маму при встрече, обнять ее. Он шагнул к ней, и осторожно коснулся плеч. И явственно ощутил протестующую, спонтанную неподатливость в теле Марины.

—  Что ты, Марин? Я же не так… это же… — растерялся он.

Чуть обмякли в согласии плечи Марины, и тут же она отступила.

—  Мир, проходи, — пригласила она, — я рада, что ты вернулся. Правда…

 — А я, может быть, долго не вспоминал, тебя, извини...

—  Война, Мир, все были такими.

—  Были и лучше меня, а... — память, кометой по небу, клонила в памятный сорок первый, — Это я, Марина, тогда, на 8 марта стихи подарил.

 — А я знаю.

—  Я же не подписал.

—  А я поняла. Сначала же были мысли какие-то, чувства... Думал о ком-то, мечтал: обо мне, получается... А строчки — они пришли следом. Ведь так? Ты обо мне мечтал, и я ощутила... Не в подписи суть, — в содержании.

—  Ты это тогда поняла? — удивился Мирка.

—  Не сразу, но, в общем, тогда…

 — Боже, если б я знал!... — закрыл глаза Мирка.

 — И что… что тогда, Мир? — тихо спросила она.

—  Все тогда по-другому было бы… — грустно признался Мирка.

 — Ты пришел, чтобы что-то сказать мне?...

—  Да.

—  Нет, Мир, не надо…

 — Но я полагаю иначе!

—  Я знаю. Ты добрый, хороший, все так…

 — Что же тогда, Марин?

—  Пришел сказать, что ты любишь, что хочешь, чтоб я тебе стала женой?

 — Ты знала, поэтому не отзывалась, когда я шел?