моего брата. Он докучает мне, чтобы я принимал белых людей и заключал с ними новые договоры. Он пытается напугать меня рассказами об их больших кораблях и длинных пушках.

Цыси засмеялась.

— Не позволяйте вас запугивать, мой господин, даже принцу Гуну. Море очень далеко от Пекина, и вряд ли есть такая длинная пушка, чтобы стреляла выше стен нашего города.

Она верила в то, что говорила, и он хотел верить в то же самое. Его сердце тянулось к ней все больше. Наконец он уснул, а она сидела рядом до самого рассвета. В этот час главный евнух пришел разбудить императора. Министры ждали обычной аудиенции. Увидев Ань Дэхая, Цыси поднялась, чтобы поговорить с ним, пока правитель еще спал.

— С этого дня, — объявила она, — я буду сидеть за ширмой в Тронном зале. Сын неба дал согласие.

Ань Дэхай поклонился до полу.

— Почтенная, — воскликнул он, — теперь я счастлив.

Отныне Цыси вставала до рассвета. При свете свечей служанки омывали ее и одевали в парадные одежды. Потом она садилась в плотно занавешенный паланкин, а Ли Ляньинь шел впереди с фонарем, освещая путь в Тронный зал. Там она скрывалась за огромной резной ширмой, а евнух становился рядом и охранял ее, держа кинжал наготове.

С этого дня наследник больше не спал в материнской спальне, — его перевели в собственный дворец. Слугой мальчика был определен главный евнух, наставником — брат императора принц Гун.

В том году холода пришли рано. Много недель не было дождя, и уже в середине осени с северо- запада задули сухие резкие ветры. Они несли бледный песок из далекой пустыни. Город оделся в тусклое песчаное золото. На крышах домов скупо поблескивало солнце, и только фарфоровые, ярко-синие и желтые, черепицы крыш Запретного города, с которых песок скатывался полностью, горели ярко и вызывающе в матовом воздухе.

В полдень, когда солнце еще немного нагревало землю и воздух, из домов выползали старики, закутанные в ватные одежды, и усаживались с подветренной стороны. Дети тоже выбегали на воздух и резвились, пока на их чумазых личиках не появлялись капельки пота. Но когда солнце уходило и возвращалась ночь, холод одинаково морозил кровь и старых и молодых. Ближе к рассвету тепло совсем покидало землю. Бездомные нищие, чтобы не замерзнуть, вынуждены были согреваться бегом в ожидании восхода солнца, а ледяная мгла улиц то и дело оглашалась воем бродячих собак. В такой вот холодный и безмолвный час, в день, отмеченный Советом императорских астрологов, Цыси предстояло, как обычно, отправиться в Тронный зал. Ее верная служанка спала рядом. Когда трижды прозвенел медный гонг караульного, старая женщина встала со своего тюфяка, подбросила углей в жаровню и поставила чайник с водой. Тот вскоре закипел, и она заварила чай, а потом подошла к огромной кровати Цыси, отодвинула занавеску и тронула свою госпожу за плечо.

Легкого прикосновения хватило, чтобы большие глаза Цыси широко раскрылись. Цыси спала крепко, но чутко.

— Я проснулась, — сказала императрица.

Служанка налила чай в чашку и обеими руками протянула ее госпоже. Цыси пила медленно. Она вернула чашку. В умывальной комнате уже поднимался пар из фарфоровой ванны. Цыси встала, и каждое ее движение было, как всегда, точно и изящно. Через несколько минут она сидела в ванне. Нежно касаясь тела, старая женщина вымыла ее, обсушила и стала обряжать к императорской аудиенции.

Поверх надушенных шелковых нижних одежд она нарядила императрицу в длинный халат из розово- красного атласа на соболиной подкладке. Поверх этого халата полагался другой-бледно-желтый газовый, расшитый маленькими голубыми медальонами с изображением птицы феникс. На ноги Цыси женщина натянула мягкие чулки из белого шелка на подкладке и высокие маньчжурские туфли с двойными каблуками посередине подошвы. Уложив госпоже волосы, служанка водрузила на них головной убор — переплетение фигурок и цветов из самоцветов и атласа, покрытого бисером маленьких жемчужин.

Одевание происходило в полном молчании. Служанка быстро утомилась, а Цыси одолевали мрачные мысли. Времена наступили тревожные. Цыси вспоминала вчерашний разговор с принцем Гуном.

Народу все равно, кто его правитель, лишь бы в стране был мир и порядок. И люди могли смеяться и ходить на представления. Когда же мира нет, а порядок нарушен, народ винит в этом своих правителей. Нам не повезло, что мы правим в такое время. И как жаль, что Сын неба очень слаб. Теперь ни белые люди, ни китайские мятежники не боятся Трона.

Если бы не появились эти иностранцы, — заметила Цыси, — мы могли бы справиться с китайскими мятежниками.

Принц согласился. Он был грустен и задумчив.

— И все-таки что же делать? — сокрушался он. — Белые люди уже здесь. Династия, конечно, виновата: сто лет назад наши предки не поняли, что европейцы отличаются от других людей. Предки сначала были очарованы их изобретательством, разными умными игрушками, часами. Не помышляя о плохом, они позволили иностранцам посещать нас, думая, что потом гости вежливо покинут наши берега. Теперь мы знаем, что надо было столкнуть их всех в море, начиная с самого первого человека. За первым потянулись другие, потом все новые и новые, и ни один не уехал обратно.

— Действительно, — согласилась Цыси. — Странно, что почтенный предок Цяньлун, такой великий и такой мудрый, правивший столько десятилетий, не понял характер людей с Запада.

Принц Гун кивнул и печально продолжил:

— Цяньлун был обманут своей силой и добрым сердцем. Он и представить не мог, что кто-то из прибывших окажется врагом. Предок даже сравнивал себя с американцем Джорджем Вашингтоном, который тогда правил, и любил повторять, что он в Китае и Вашингтон в Америке — братья, хотя они никогда не встречались друг с другом.

Так Цыси беседовала с принцем Гуном. Он старался чаще заниматься с ней. Слушая своего наставника и глядя на его тонкое красивое лицо, необычно грустное и изможденное для такого молодого человека, она думала, насколько лучше принц мог бы исполнять роль императора вместо ее слабого господина.

— Вы готовы, почтенная, — обратилась к ней служанка. — Жаль, что вы не хотите съесть чего-нибудь горячего. Хотя бы чашку супа.

— Я поем, когда вернусь, — ответила Цыси, — сейчас мне не следует есть, ведь голова должна быть ясной.

Прямой, размеренной походкой она пошла к двери.

Фрейлинам полагалось везде сопровождать госпожу. Но Цыси, умевшая быть строгой и резкой, миловала, однако, своих послушных дам и не требовала, чтобы они рано вставали. Ей вполне хватало служанки и евнуха Ли Ляньиня, который ждал ее за дверью. Тем не менее одна фрейлина чаще других поднималась с постели на рассвете. Это была дама Мэй, младшая дочь Верховного советника Су Шуня. И в это утро, когда служанка открыла дверь перед Цыси, та увидела фрейлину, немного бледную в рассветный час, однако свежую, как белый цветок гардении. Даме Мэй исполнилось восемнадцать лет. Маленькая нежная красавица была преданной и послушной, и Цыси ее очень любила, хотя помнила, что Су Шунь — ее тайный враг. Великодушная и справедливая императрица не винила дочь за дела бессердечного отца.

Цыси улыбнулась девушке.

Не рано ли ты поднялась?

— Почтенная, было так холодно, что я все равно не спала, — призналась дама Мэй.

— Скоро найду тебе мужа, чтобы он грел твою постель, — шутливо сказала Цыси.

Это были беспечные и добрые слова, но едва они слетели с губ, как Цыси сразу поняла, что их нашептала тайная мысль, в которой ей не хотелось признаваться. У придворных дам было так мало занятий, они так любили посплетничать! Когда праздновался первый месяц наследника, глазастые фрейлины заметили, что дама Мэй засматривается на красавца Жун Лу — начальника императорской гвардии и родственника счастливой матери. Слух об этом не прошел мимо Цыси, но кто мог угадать, что было известно императрице Западного дворца, ведь она никому не доверялась.

— Почтенная, пожалуйста, не надо мне никакого мужа, — прошептала дама Мэй, вдруг зардевшись.