такие дворцы и храмы, на стенах которых высечены изображения людей, животных, колесниц, всадников и диких зверей, как у великого властителя Дели? Или же он действительно так богат, что может купить тысячу слонов, верблюдов и коней?

— Может, — спокойно ответил старик. — Загляни в эту пропасть, всадник, и ты увидишь снопы света всех цветов радуги. В этой пропасти, принадлежащей моему повелителю, лежат в пепле изверженные из недр земли алмазы. Им нет числа и нет цены! Только трудно, очень трудно доставать их оттуда. Были смельчаки, которые пробовали спускаться в эту пропасть, но ни один не вернулся обратно. Некоторые срывались со скал и исчезали в бездне, а иные погибали от укусов ядовитых змей, которые кишат в пропасти, как муравьи в муравейнике.

— Как же достает твой повелитель эти сокровища? Или он довольствуется тем, что богатства его земли охраняют ядовитые змеи? — со смехом спросил Ала-уд-дин.

— Нет, господин, есть способ, благодаря которому каждый год, в первые дни после месяца ливней, казна нашего раджи пополняется крупными алмазами, добытыми со дна этой пропасти.

— Кто же их достает, если спуститься в пропасть, как ты утверждаешь, невозможно?

— Есть у Рана Ратан Сингха в Читторе мудрецы, а среди них один, мудрейший из мудрейших, по имени Харнби. Он стар, и очи у него затуманены, но разум его светел, как та звезда, что одна горит в предутреннем тумане.

— Что же он придумал, твой мудрейший Харнби?

— О, это произошло не так быстро, как тебе кажется, господин. Мудрейший из мудрейших думал над этим тридцать три дня и тридцать три ночи и, наконец, повелел зарезать самого жирного барана, освежевать его и бросить тушу в пропасть,

— Твой мудрейший из Читтора решил принести жертву богу Вишну?

— Нет, — ответил прохожий, — наш мудрейший из мудрецов решил, что если бросить тушу жирного барана в пропасть, засыпанную пеплом и алмазами, то камни прилипнут к жиру.

— Да, но если нельзя достать из пропасти алмазы, то как поднять баранью тушу вместе с прилипшими к ней драгоценными камнями?

— В том-то и дело, господин, что Харнби-мудрейший из мудрецов. Три года назад, в день свадьбы нашего раджи, в эту пропасть рано утром была брошена баранья туша, а к вечеру Рана Ратан Сингх подарил своей Падмини алмаз величиной с голубиное яйцо. Этот алмаз сверкает так, как ни один камень в мире. Потому и назвали его 'Хиндинур', что значит 'свет Индии'.

— Скажи мне имя храбреца, который вынес из пропасти драгоценную ноту.

— У него нет имени, господин. И вовсе он не храбрец: его вспугивают, едва только он поднимается на гору со своей тяжелой ношей.

— Но кто же он? Клянусь, кто бы он ни был, пусть даже презренный неприкасаемый [Низшая каста кожевников (чамар), прачек (дхоби), подметальщиков нечистот (чура или пария), дискриминированная высшими индусскими кастами: брахманами (служителями культа), кшатриа (воинами), вайсья (торговцами) и др], я водрузил бы в его честь мраморный памятник на бронзовом пьедестале.

— Ты можешь, господин, это сделать. Нужно только, чтобы каменотес высек из белого мрамора широкие крылья, а из черного — острые когти и загнутый клюв.

— Кто же это? Беркут или кондор?

— Ни беркуты, ни кондоры, ни орланы, ни серые и коричневые орлы не опускаются в эту пропасть за добычей, брошенной с горы. Только один белый орел, живущий на снежных вершинах далеких Гималаев, раз в году прилетает сюда. Заметив своим острым взглядом добычу, лежащую на дне пропасти, он поднимается высоко в небо, складывает свои широкие крылья и камнем падает в пропасть, а там, у самых нижних скал, разворачивает могучие крылья и останавливает свое бесстрашное падение.

— Благодарю тебя, старик, за то, что ты мне все это рассказал. Когда у меня будет время, я взгляну на алмаз твоего раджи и на его красавицу Падмини.

— Что ты говоришь, безумный! Разве ты не знаешь, что по законам раджпутов чужеземец, который посмеет взглянуть на жену раджи, должен быть обезглавлен до наступления утренней зари? Так было, так есть и так будет!

— Ваши законы не для меня.

— А кто ты такой, что так непочтительно говоришь о моем радже и о законах раджпутов?!

— Я — царь царей, властитель Дели, великий Ала-уд-дин Кхилджи!

С этими словами всадник пришпорил коня и ускакал вместе со своим слугой, а старик долго глядел из — под красного тюрбана вслед умчавшимся всадникам.

Когда взмыленные кони, приустав, сбавили бег и пошли рысью, перед всадниками открылась сказочная панорама: вдали показались вершины гор, сверкавшие в отблесках заходящего солнца так, словно были покрыты кашмирскими шелковыми платками, а внизу, под оранжевыми скалами, в изумрудной зелени пальм и папоротников, алели ярко — карминные канны, и казалось, что кто-то расстелил для молитвы огромный хорасанский ковер и позабыл его свернуть. А совсем рядом, в каких-нибудь пятистах шагах, за Южным холмом высилась крепость с зубчатыми стенами, окруженная глубоким рвом, наполненным прозрачной водой, в которой отражались разводной мост с ажурными перилами и бескрайнее бирюзовое небо.

'Так вот где живет со своей красавицей Падмини вождь раджпутов, непокорный и непокоренный Рана Ратан Сингх! — подумал властитель Дели. — Что ж, придет час, когда он узнает все могущество и величие Кхилджи!'. Пришпорив коня, Ала-уд-дин галопом промчался мимо крепости со своим слугой Чандрой.

Долго ехали всадники по знойной пустыне Раджпутаны. Только изредка им попадались оазисы с глубокими колодцами и небольшими участками темной земли, на которой росли колючие кактусы, розовые олеандры и финиковые пальмы. Наконец путники прибыли в свою древнюю столицу Дели.

На другой день, по случаю благополучного возвращения Ала-уд-дина Кхилджи, в мраморном летнем дворце, среди хрустальных фонтанов и каменных скульптур, было устроено пиршество. В золотых чашах, усыпанных самоцветными камнями, слуги подносили придворным и гостям холодное кокосовое молоко и сладкий апельсинный сок, а в бронзовых и серебряных хайдарабадских вазах — гроздья золотистых бананов, груды ананасов и самых нежных из всех тропических фруктов — розоватых плодов манго.

А когда над Дели опустилась вечерняя прохлада и в зал вошел Ала-уд-дин Кхилджи, начался бхаратнатьям — древнеиндийский танец, в котором жестами, мимикой, движениями плеч, кистей рук и гибких пальцев танцовщицы изображали то порхающих бабочек, то летящих птиц, то раскрывающиеся на утренней заре цветы лотоса.

Постепенно Ала-уд-дин Кхилджи забыл о своей встрече со стариком и о вожде раджпутов Рана Ратан Сингхе. Только лу — самум, прилетевший из Читтора, поднявший в Раджпутане тучи песку и обрушивший их на Дели и главный дворец Ала-уд-дина, — напомнил ему о красавице Падмини. Вспомнив о ней, он захотел взглянуть на женщину, о которой говорили, что равной ей по красоте не было и нет на свете.

Это желание возникло у него на закате солнца. Затем оно повторилось на заре следующего дня и уже не покидало его.

Но чтобы исполнить эту прихоть, нужна была война. Настоящая кровопролитная война с потерей части своего войска, боевых слонов и верблюдов.

Настоящего повода или даже значительной причины для объявления войны раджпутам у Ала-уд-дина Кхилджи не было.

Однако не было у него также ни одного случая в жизни, когда он — властитель Дели Ала-уд-дин Кхилджи — не исполнял самого невероятного, пусть даже нелепого своего желания или очередного каприза.

И если царь царей пожелал взглянуть на жену какого-то мелкого князька, то его желание будет исполнено даже в том случае, если в пустыне Раджпутаны и у крепости Читтор погибнут тысячи славных делийских воинов.

Впрочем, об этом Ала-уд-дин не думал. Он смотрел на свою затею, как на простой шахматный ход. Не смущало его и мнение придворной знати.

Если кто-нибудь осмелится спросить у него, почему властитель Дели идет войной на Раджпутану,