Потом родился Виктор. В первые несколько часов Конрад думал, что Бог продолжает наказывать его. Вместо того чтобы дать ему шанс искупить грехи, Бог, похоже, швырял их ему в лицо, говоря, что он не заслуживает ни милосердия, ни душевной умиротворённости.

Но едва прошёл первый шок, Конрад смог иначе взглянуть на своего сына-мутанта. Виктор пришёл не с небес. Виктор пришёл из глубин ада. Младенец — не наказание Бога. Младенец — благословенный дар Сатаны. Бог повернулся спиной к Конраду Стрейкеру, но Сатана послал ему этого младенца, демонстрируя своё благорасположение.

Для нормального человека такая логика могла показаться извращённой, но для Конрада, жаждущего избавиться от чувства вины и стыда, всё выглядело более чем логично. Если небесные врата навсегда для него закрылись, он мог повернуться к воротам ада и без колебания принять свою судьбу. Ему хотелось стать частью чего-то большого, пусть и ада. Если бог света и красоты не собирался давать ему отпущение грехов, тогда он соглашался получить это отпущение у бога темноты и зла.

Конрад прочёл десятки книг по сатанинским религиям и быстро узнал, что ад — не то место, где пахнет серой и мучаются грешники, как это утверждали христиане. В аду, говорили сатанисты, грешников вознаграждают за их грехи, там реализуются все их грёзы. А главное, в аду нет такого понятия, как чувство вины. В аду неизвестно, что такое стыд.

Едва приняв Сатану за своего спасителя, Конрад понял, что сделал правильный выбор. Ночные кошмары с пожаром и болью не прекращались, но теперь он находил куда больше удовольствия в повседневной жизни, чего не случалось с той злополучной предрождественской ночи. Впервые с тех давних пор жизнь обрела для него смысл. Он находился на земле, чтобы служить дьяволу, и если тот мог предложить взамен самоуважение, Конрад соглашался положить все силы на дело антихриста.

Когда Эллен убила Виктора, Конрад знал, что она выполнила Божью работу, и пришёл в ярость. Едва не убил её. Но осознал, что за убийство может попасть в тюрьму, даже на электрический стул, то есть он более не смог бы осуществлять роль, написанную для него Сатаной. В голову пришла здравая мысль: если он женится снова, Сатана, возможно, пошлёт ему ещё один знак своего благорасположения, ещё одного демонического ребёнка, который вырастет, чтобы стать карой человечества.

Конрад женился на Зене, и со временем Зена родила ему Гюнтера. Стала дьявольской Марией, пусть этого и не осознавала. Конрад так и не сказал ей правды. Себя он видел Иосифом антихриста, отцом и защитником. Зена думала, что ребёнок — обычный уродец, и, хотя в его присутствии чувствовала себя не в своей тарелке, приняла его отклонения от нормы с тем самым хладнокровием, с каким карни обычно относились к уродам.

Но Гюнтер был не просто уродом.

Он был больше чем урод. Гораздо больше.

Он был святым.

Мессией. Мессией зла.

Такси мчалось к ярмарочному комплексу, Конрад смотрел на тихие дома и задавался вопросом, а есть ли здесь хоть один человек, который знает, что прежний мир, мир Господа Бога, доживает последние дни. Чувствует ли, что сын Сатаны уже на Земле и недавно вступил в период зрелости.

Гюнтер лишь закладывал основы своего режима ужаса. На Землю спускалось тысячелетие тьмы.

И да, Гюнтер был нечто большее, чем просто урод.

Будь он просто урод, получалось бы, что двадцать пять последних лет Конрад вёл себя неправильно. Чего там, получалось бы, что Конрад вёл себя как безумец.

Так что Конрад не признавал Гюнтера уродом. Для Конрада Гюнтер был легендарным черным зверем.

Гюнтер являл собой уничтожение мира.

Гюнтер был герольдом эры Тьмы.

Гюнтер был антихристом.

Должен был быть. Должен был, ради спасения души Конрада.

Для Джоя неделя, предшествующая ярмарке, ползла, словно улитка. Он всей душой стремился стать карни и навсегда покинуть Ройял-Сити, но создавалось ощущение, что удобный момент для побега придёт уже после того, как мать убьёт его.

И никто не мог помочь ему скоротать время. Мамы он, само собой, избегал. Папа, как всегда, или был на работе, или ретировался в мастерскую, занимался моделями поездов. Томми Калп, его лучший школьный друг, уехал с родителями в отпуск.

Даже Эми он в эти дни практически не видел. Каждый день, кроме воскресенья, она работала в «Погребке». И на этой неделе по вечерам уходила из дома на свидания с каким-то парнем по имени Базз. Джой не знал, какая у него фамилия. Может, Со?

Джой не собирался идти на ярмарку до субботы, последнего дня пребывания парка развлечений, чтобы никто не понял бы, куда он подевался, пока парк не уехал бы далеко-далеко, в другой штат. Но когда неделя таки прошла и наступил понедельник, 30 июня, запас выдержки иссяк. Джой сказал матери, что едет в библиотеку, оседлал велосипед и промчался две мили, которые отделяли дом Харперов от территории ярмарочного комплекса. Он по-прежнему не собирался сбегать раньше субботы. Но именно понедельник уходил на монтаж павильонов и аттракционов, вот Джой и решил, что ему стоит посмотреть, как это делается, раз уж он вознамерился стать карни.

Два часа он бродил по центральной аллее, стараясь не мешаться под ногами, и смотрел во все глаза, поражаясь тому, с какой скоростью обретают форму «Чёртово колесо» и другие аттракционы. Двое карни, здоровенные мужчины с литыми мышцами и множеством татуировок, отпустили какую-то шутку на его счёт, он ответил, они втроём посмеялись. И вообще, ему нравились люди, которых он видел вокруг.

К тому времени, когда он добрался до той части центральной аллеи, где возводили «Дом ужасов», на крыше как раз устанавливали огромное лицо клоуна. Один из рабочих был в маске Франкенштейна, и Джой засмеялся. Другой был альбиносом, и он окинул Джоя взглядом бесцветных, водянистых, холодных, как окна зимой, глаз.

Эти глаза стали первым, что не понравилось Джою в парке развлечений. Они, казалось, смотрели сквозь него, и ему вспомнилась история женщины, взгляд которой превращал мужчин в камень.

Он задрожал, отвернулся от альбиноса и направился в среднюю часть центральной аллеи, где собирали «Осьминога», один из любимых его аттракционов. Сделал лишь несколько шагов, когда его окликнули:

— Эй, парень.

Джой продолжал идти, хотя и не сомневался, что обращаются к нему.

— Эй, сынок! Подожди.

Вздохнув, предчувствуя, что его сейчас вышвырнут с центральной аллеи, Джой оглянулся и увидел мужчину, спрыгивающего на землю с платформы перед «Домом ужасов». Высокий, стройный, незнакомец был лет на десять старше отца

Джоя. Его иссиня-чёрные волосы серебрились только на висках. А глаза синевой напомнили Джою язычки газового пламени на кухонной плите.

— Ты не из парка развлечений, не так ли, сынок?

— Нет, — признал Джой. — Но я никому не мешаю. Действительно не мешаю. Может… когда- нибудь… я захочу работать в парке развлечений. Вот я и смотрю, как что делается. Если вы позволите мне остаться и…

— Подожди, подожди, — незнакомец встал перед мальчиком, наклонился к нему. — Ты думаешь, я собираюсь прогнать тебя?

— А вы не собираетесь?

— Господи, нет!

Джой облегчённо выдохнул.