— Заткнись! — крикнула она, зажав уши руками. — Заткнись, заткнись!

Куда там.

Кроватка тряслась и раскачивалась, потому что младенец извивался и сучил ножками от злобы. В Эллен допила налитый в стакан бурбон, нервно облизала губы и опять почувствовала прилив пьяной храбрости. Вылезла из-за столика. Покачиваясь, стояла в крошечной кухне. Гром гремел все чаще, накладываясь на музыку ярмарочного шоу, заглушая её. Она двинулась к детской кроватке, остановилась у изножия. Включила лампу. Мягкий янтарный свет заполнил трейлер, разогнав тени по углам.

Младенец перестал дёргаться. Уставился на неё, глаза сверкали ненавистью.

Ей стало дурно.

«Убей его», — сказала она себе.

Но злобный взгляд младенца гипнотизировал, Эллен не могла отвести глаза, не могла шевельнуться, у неё возникло ощущение, что она обратилась в камень.

Молния осветила окно, первые большие капли дождя упали на крышу трейлера вместе с докатившимся раскатом грома.

Она в ужасе смотрела на своего ребёнка, капли холодного пота выступили на лбу. Младенец не был нормальным, о нормальности вообще не могло быть и речи. Для его отклонений от нормы ещё даже не нашли медицинского термина. Собственно, его нельзя было называть ребёнком. Он был не человеческим младенцем, а неким существом, не уродом, а представителем разумной цивилизации, кардинально отличающейся от человеческой.

Он был отвратительным.

— Господи, — язык Эллен заплетался. — Господи, ну почему я? Что я сделала, чтобы заслужить такое?

Большие, зелёные, нечеловеческие глаза чудовища по-прежнему злобно сверлили мать взглядом.

Эллен хотела отвернуться от него. Хотела выбежать из трейлера, в грохочущую грозу, в темноту. Хотела вырваться из этого кошмара, начать жизнь с чистого листа.

Существо дёрнулось, его ноздри шевельнулись, словно у волка или собаки, Эллен буквально услышала, как громко оно втягивает воздух, словно выделяя её запах из других запахов трейлера.

«Убей его!»

В Библии сказано: «Не убий!» Убийство — грех. Если бы она задушила младенца, то попала бы в ад. Вереница жутких образов пролетела перед её мысленным взором, образов ада, которые мать рисовала ей по ходу тысяч лекций об ужасных последствиях греха: улыбающиеся демоны сдирали плоть с костей живых, кричащих женщин, их кожистые чёрные губы пятнала человеческая кровь; жаркое пламя пожирало тела грешников; бледные черви кормились мясом мертвецов, пребывающих в сознании; агонизирующие люди корчились в озёрах невероятно вонючей грязи. Эллен давно уже не ходила в церковь, более того, сердцем уже не была католичкой. Но годы ежедневных посещений мессы и вечерней молитвы, девятнадцать лет безумных проповедей Джины и суровых наказаний не могли так легко забыться. Эллен все ещё верила в Бога, небеса и ад. Библейские заповеди не потеряли для неё прежней важности.«Не убий».

Но, конечно же, спорила она с собой, эта заповедь не прилагалась к животным. Нам разрешалось убивать животных, убийство животных не было смертным грехом. И эта тварь в детской кроватке была всего лишь животным, чудовищем, монстром. Не человеческим младенцем. А потому его убийством она не могла обречь свою бессмертную душу на вечные муки.

С другой стороны, откуда такая уверенность, что это не человеческий младенец? Родился-то он от мужчины и женщины. И разве можно найти более фундаментальный критерий принадлежности к человечеству? Ребёнок был мутантом, но человеческим мутантом.

Эта дилемма казалась неразрешимой.

В детской кроватке маленькое смуглое существо подняло ручку, потянулось к Эллен. Нет, не ручку. Лапу. С длинными костистыми пальцами, слишком большими для шестимесячного младенца, пусть и крупного для своего возраста. Как и лапы животного, руки этого маленького чудовища не соответствовали размерам тела. Грубая чёрная шерсть покрывала тыльные стороны ладоней, особенно густо росла она около костяшек пальцев. Янтарный свет блеснул на острых кромках ногтей. Младенец цапанул воздух, но не смог добраться до Эллен.

В голове у неё не укладывалось, как такая тварь могла выйти из её чрева. Как вообще могла существовать? Она знала, что у людей иногда рождаются уроды. Некоторые работали в одном из павильонов их ярмарочного шоу. Действительно, выглядели более чем странно. Но разве можно было сравнить их с этим младенцем? Он мог дать сто очков форы любому из этих уродов. Почему такое случилось? Почему?

Убийство этого ребёнка стало бы актом милосердия. В конце концов, не было у него никакой возможности насладиться радостями нормальной жизни. Он всегда оставался бы уродом, объектом насмешек и презрения. Проводил бы дни в горечи и одиночестве. Ему бы отказывали во всех удовольствиях, у него не было шанса обрести счастье.

Более того, если бы ей пришлось всю жизнь приглядывать за этим существом, она тоже не смогла бы найти своего счастья. Даже мысль о том, что она будет растить это чудовище, повергала Эллен в отчаяние. Убийство обещало стать актом милосердия и для неё, и для этого наводящего ужас мутанта, который сейчас смотрел на неё из детской кроватки.

Но римская католическая церковь не признавала убийств из милосердия. Даже самые благие мотивы не спасли бы её душу от ада. И Эллен знала, что мотивы её далеко не чисты. Она хотела избавиться от тяжёлой ноши, то есть частично старалась и ради себя.

Существо продолжало смотреть на неё, и у неё, возникло тревожное чувство, что эти странные глаза смотрят не только на, но и сквозь неё, читают её мысли и душу, как раскрытую книгу. Существо знало, что она задумала, и ненавидело её за это. Бледный язык твари медленно облизнул тёмные губы.

Монстр воинственно зашипел на неё. Человеческий это был мутант или нет, сочли бы его убийство за грех или нет, Эллен знала, что видит перед собой зло. Не просто деформированного младенца. Что-то другое. Гораздо худшее. Монстр таил в себе опасность. Зло. Эллен это чувствовала и сердцем, и разумом. Существо росло с пугающей скоростью. Ему всегда хотелось есть, и Эллен кормила его в два раза чаще, чем кормят обычного младенца. Неделю за неделей она наблюдала происходящие в нём изменения. С удивительной быстротой оно училось владеть своим телом. Вскоре могло начать ползать, потом ходить.

И что дальше? Каким большим и подвижным станет это существо, прежде чем она потеряет над ним всякий контроль?

Во рту пересохло, Эллен попыталась выработать хоть немного слюны, но напрасно.

Струйка холодного пота скатилась по лбу в уголок глаза. Она моргнула, выжимая солоноватую жидкость.

Если бы она могла сдать ребёнка в приют для неполноценных детей, где ему и следовало быть, то убивать не было бы нужды. Но Конрад никогда не согласился бы отдать младенца. У мужа он не вызывал ни малейшего отвращения. Муж его совершенно не боялся. Более того, радовался ему больше, чем нормальному ребёнку. Гордился тем, что стал отцом такого вот существа, а Эллен гордость эту воспринимала как признак безумия.

Но даже если бы она сдала существо в приют, это решение не было бы окончательным. Зло осталось бы. Она знала, что ребёнок — зло, не было у неё в этом ни малейших сомнений, и чувствовала свою ответственность за то, что дала жизнь такому существу. Не могла просто повернуться к нему спиной и уйти, чтобы кто-то другой имел с ним дело.

А если, став больше, существо кого-то убьёт? Не на неё ли ляжет вина за это убийство?

После того как пошёл дождь, температура воздуха, который проникал в трейлер через открытые окна, значительно понизилась. И теперь лёгкий, ветерок обдувал шею Эллен арктическим холодом.

Ребёнок предпринимал первые попытки вылезти из кроватки.