1974

Высоцкий — ускользающий персонаж: несмотря на то, или потому именно, что о нем с конца 80-х написано и ска­зано больше, чем о любом другом рус­ском литераторе. Он абсолютный ли­дер в жанре воспоминаний, где 'друзья Володи' составляют отдельный мощный отряд мемуари­стов. О нем пишут научные труды ('Функцио­нальные особенности лексики и фразеологии по­этических произведений Владимира Высоцкого' и т. п.), по нему защищают диссертации, его об­суждают 'доценты с кандидатами', устраиваются конференции, сочиняются книги. В Орле выпущен словарь 'Окказионализмы В.С.Высоцкого' — там собраны 418 придуманных Высоцким слов: 'безгитарье', 'всенаплевающе', 'израиелеванный', 'бермутно' и т. д. Ему тут приписаны, правда, и слова, существовавшие прежде, вроде 'недолю­бить' или 'всяко-разно'. В другом исследовании насчитывается 150 неологизмов, тоже немало. В конце века представительный социологический опрос определил, что не знают Высоцкого вооб­ще — всего полпроцента населения России. По это­му показателю он опережает Пушкина.

При всем этом не вполне понятно, каково место Высоцкого в словесности. В кулуарах од­ного московского мероприятия я стал свидете­лем бурного спора видных литературных крити­ков: Высоцкий — высокая поэзия или масскульт? Заведомо тупиковая дискуссия велась в академи­ческом тоне с бокалами в руках. В напряженный момент тот, который 'высокая', прищурился и выдвинул тому, который 'масскульт', сильный аргумент: 'Знаете, как я вас позиционирую? Я вас позиционирую как пиздюка, вот как'. Оп­понент смешался.

Объект обсуждения смог бы этот окказиона­лизм зарифмовать и спеть — замечательная вы­шла бы песня. В своем жанре Высоцкий мог всё. Мастерство складывания слов — захватывающее. Рифмы хочется выписывать и читать отдельно: 'рос в цепи — россыпи'; 'Вологде — вона где'; 'Бог хранит - ВОХРами'; 'дешево и враз - проведешь его и нас'; 'тяжело шаги — лошади'; 'об двери лбы — не поверил бы'; 'как встарь, ищи — товарищи'; 'не дай Бог - Бодайбо'.

Важнейшее обстоятельство — то, что такого у Высоцкого много, очень много. Россыпи. Еще при жизни его афоризмы по-грибоедовски разошлись повсеместно. 'Настоящих буйных мало — вот и нету вожаков'. 'Я был душой дурного общества'. 'Лучше гор могут быть только горы'. 'Я самый непьющий из всех мужиков'. 'Лечь бы на дно, как подводная лодка'. 'А те, кто сзади нас, уже едят'. 'И в мире нет таких вершин, что взять нельзя'. 'Если я чего решил, то выпью обязательно'.

Российского президента начала XXI века ост­ряки прозвали 'главврач Маргулис' — без пояс­нений, потому что в песенном письме из сума­сшедшего дома он 'телевизор запретил'.

Фольклорное восприятие такого явления не­избежно. По-народному безлично, почти ано­нимно, Высоцкий существовал два десятилетия: как в сказке 'Аленький цветочек', проявляясь лишь голосом. Слишком рано (1967 год) появив­шаяся кинокартина 'Вертикаль' образ автора любимых песен не оформила. Остальные его экранные явления были более или менее удачны­ми эпизодами. На телевидение Высоцкого не пускали почти до самого конца жизни.

Ключевое событие произошло в декабре 79-го — телесериал 'Место встречи изменить нельзя'.

В те пять вечеров показа милицейские отчеты за­фиксировали нулевую преступность. Грабить и убивать было некому и некого: страна сидела у телевизора. Высоцкий сыграл капитана Жеглова, и голос обрел лицо. Как всегда бывает в жизни за­мечательных людей, это случилось вовремя — за полгода до смерти. Высоцкий умер Жегловым.

Не слишком примечательное лицо на экране произносило очень обыкновенные слова, но за­ вораживающий голос превратил их в фольклор. Пожалуй, лишь одна реплика Жеглова претенду­ет на афоризм: 'Вор должен сидеть в тюрьме'. Остальное — удручающе никакое: 'Дырку ты от бублика получишь, а не Шарапова', 'Теперь Гор­батый, я сказал, Горбатый', 'С тобой, свинья, не гавкает, а разговаривает капитан Жеглов'. Но именно это, произнесенное таким голосом, за­печатлелось в благодарной народной памяти.

Произошла объяснимая несправедливость: чужие незначительные слова канонизировались как речения поэта Владимира Высоцкого наряду с его собственными стихотворными достижения­ми. Оттого и кажется закономерным упомянутый довод литературного критика: научно феномен объяснить сложно,