руками. Тугие косы девушки летают над плечами, переливаясь на солнце чистым золотом.
Подхожу к Телли, ловлю ее ладони, сжимаю, смотрю в глаза. Она обрывает очередную гневную тираду на полуслове, всем телом подается ко мне.
– Артем, она говорит, что сбежала из дома, – комментирует Нефедов. – Говорит, что хочет, чтобы ты проколол ей уши. Ну, ты понимаешь, что это значит. Я пытался ей объяснить…
– Уйди, Игнат, – цежу я сквозь зубы.
Профессор меня утомил. Неужели он не понимает, что сейчас бессмысленно взывать к разуму – и Телли, и моему?
– Арть-ем… – нараспев произносит девушка.
Не в силах спорить с нею, обнимаю Телли, целую. У нее теплые, мягкие губы. Волосы пахнут ромашками и мятой.
– Прости, – вслух, по-русски говорю я, отстраняюсь и веду ее, не выпуская ее ладоней из рук, к деревянному столбу. – Игнат! Давай веревку!
Прости, родная, но так надо…
Все то время, пока я обматываю ее веревкой, Телли молчит, закрыв глаза. По щекам девушки текут слезы. Я и сам сейчас заплачу. Черт, как же глупо и несправедливо устроен мир!
Слышу голос Нефедова:
– Ты принял мужское решение, Артем.
– Заткнись! – срываюсь я на крик.
Он послушно умолкает, отходит в сторону. И слава богу, иначе я дал бы ему в морду.
Затягиваю последний узел. Все, Телли накрепко примотана к столбу, ее голова находится прямо под «громовыми знаками». Надеюсь, священные символы ее народа оградят девушку от всех бед, пока она не освободится. По моим прикидкам, это произойдет часа через два. Нож Телли, кривой касай, я кладу на камень в нескольких шагах от столба.
Нам надо идти дальше. Спускаться в долину Неш, спускаться быстро, чтобы княжна не смогла догнать нас. Риши говорил, что склоны долины очень круты, без веревок и страховки, в одиночку, спуститься невозможно.
– До свидания, любовь моя, – я целую Телли. Она не открывает глаз. На моих губах остается солоноватый привкус ее слез.
Подхватываю рюкзак, бегом несусь по еле заметной тропке, ведущей с перевала вниз. Нефедов едва поспевает за мной. Мы спускаемся метров на пятьсот и тут до меня долетает звонкий голос Телли:
– Кама маамак! Асмад натиам смар анугам! Арть-ем! Кама маамак!
– Она кричит, что будет помнить и ждать тебя, – переводит Нефедов. – Что ты – ее любовь.
– Я знаю…
И в этот момент меня накрывает.
Оэлун лежала в юрте, укрывшись расшитой красным и желтым кошмой, предаваясь воспоминаниям. Много лет минуло с той поры, когда ее старший сын, ее Темуджин, увидел свет. Много – а словно вчера все было. Теперь Темуджин стал мужчиной, женился на прекрасной девушке, встал крепко, обеими ногами, на земле предков. Жаль, отец, Есугей, не видит. Порадовался бы за сына.
Оэлун вспомнила, как тяжело проходили роды и ощущение счастья, когда новорожденный сын впервые припал к ее груди, жадно глотая молоко.
– Какой голодный! – Есугей повалился на кошму у очага, провел рукой по щеке жены. – Я привез тебе золотое ожерелье из жемчуга и голубых сапфиров. В нем ты будешь прекрасна, как дождевое облако, освещенное восходным солнцем![11] Как раз такое висело над берегом Онона в то утро, когда мы впервые увидели друг друга.
– Я помню, – прошептала Оэлун.
…Она и вправду помнила этот странный, самый, пожалуй, странный в своей жизни день. Накануне она, тогда еще совсем девочка, и ее жених, меркит по имени Чиледу, покинули становище олхонутов, родного племени Оэлун. На повозке, запряженной парой быков, они ехали вдоль Онона и быстрые воды реки, сверкающие на перекатах, казались девушке похожими на ее судьбу, уносящуюся куда-то вдаль, туда, где кочуют на берегах Селенги неведомые ей меркиты.
Ее жених Чиледу не был плохим человеком. Всю дорогу, весь жаркий день он угощал ее сладкими лепешками и прохладным кумысом, а когда они остановились на ночлег, не тронул ее, потому что чтил заветы стариков, согласно которым до свадьбы жених и невеста спят порознь.
Утром взошло солнце и Оэлун, проснувшись, увидела над рекой облако. Белое сверху и густо-синее снизу, оно походило на огромный ком выбеленной овечьей шерсти, вывешенный на просушку. Лучи солнца позолотили облако, и засмотревшись на него, девушка не заметила, откуда появился одинокий всадник. Казалось, он просто возник на берегу, у самой воды, среди кустов краснотала. Возник, соскочил с коня, сбросил повод, давая своему скакуну напиться.
А потом возле незнакомца появился Чиледу. В руках жених Оэлун сжимал широкий киданьский меч, но нападать не спешил – по законам степи нельзя убивать неизвестного человека, иначе тень его будет преследовать тебя до самой смерти.
О чем говорили мужчины, Оэлун не слышала. В какой-то момент сердце ее сжалось от тоски и тревоги. Девушке вдруг захотелось, чтобы незнакомец оказался посланцем отца, который решил расстроить свадьбу. Но Вечному Синему небу желалось другое…
Оэлун разожгла костер и повесила над огнем походный котел-таган – вскипятить чаю. Ночь выдалась зябкой, да и гостя с дороги принято угощать чашкой ароматного напитка, заправленного бараньим салом.
Чиледу и незнакомец, ведущий в поводу коня, подошли к костру, когда чай был готов и Оэлун нарезала вяленную конину.
– Моя еда – твоя еда, – произнес Чиледу традиционные слова, приглашая гостя разделить утреннюю трапезу.
– Я не забуду твою щедрость, – в тон ему ответил незнакомец. Оэлун заметила, что оба мужчины держатся насторожено, приглядываясь друг к другу. Из-под бронзовых подвесок, свисающих на лицо, она посмотрела на чужака – и задохнулась от смешанного чувства восторга и страха.
Сидящий у разожженного ею костра мужчина имел золотые волосы и светлые глаза разного цвета! Он с достоинством принял чашку дымящегося чая, макнул в нее кончики пальцев и брызнул в небо, на костер, на землю и в сторону реки. Это было подношение духам стихий.
Не спеша, наслаждаясь вкусом, путники пили чай. Они молчали – черед разговорам придет потом. Все это время Оэлун украдкой рассматривала незнакомца.
Он был молод, пожалуй, даже моложе ее жениха. Широкая грудь, гордо посаженная голова выдавали его силу и непреклонный нрав. Серый войлочный плащ скрывал одежду, и Оэлун не могла понять, из какого он племени.
Утолив жажду и голод, незнакомец степенно отставил пустую чашку, вытер руки о свой плащ и произнес:
– Меркит и олохнутка в одной кибитке здесь, на берегах Онона. Что свело вас вместе?
– Почему ты спрашиваешь? – недобро прищурился жених Оэлун. Чиледу не нравился рыжебородый человек, это было видно.
– Потому что… – незнакомец вдруг резко поднялся на ноги и скинул плащ. Голубой халат с золотистой вышивкой по вороту полыхнул на солнце. – Потому что я Есугей Кият-Борджигин, нойон из рода Хабул- хана!
– А я Ике-Чиледу, брат Тохтоа-беки, владыки удуут-меркитов! – зарычал жених Оэлун и взялся за меч.
Несколько мгновений мужчины стояли друг против друга. Чиледу тяжело дышал. Есугей смотрел… нет, не на меркита. Он смотрел на Оэлун. А она смотрела на него. Потом рыжебородый рассмеялся.
– У тебя красивая невеста, Ике-Чиледу. До устья Селенги дальний путь. Поторопись, в здешних землях случается всякое…
Не прощаясь, Есугей вскочил на коня и умчался в степь. Жених Оэлун тут же начал собираться в дорогу. Девушка помогала ему, но у нее все валилось из рук.
