В первой половине XX в. в споры философов о соотношении природы и воспитания в формировании человека включились политики и социальные технологи. Именно обе эти позиции лежали в основе глобальных проектов создания нового мира и нового человека. В нацистской Германии — через улучшение видового генофонда, в Советском Союзе — посредством изменения социального порядка[132]. История наглядно показала, к каким разрушительным последствиям может привести пренебрежение к человеческой природе, чем может обернуться тоталитарное стремление соорудить социальность из безымянных фишек.

Что такое «природа человека»? Под этим обычно подразумеваются стойкие, неизменные черты, общие задатки и свойства, выражающие его особенности как живого существа, которые присущи хомо сапиенс во все времена независимо от биологической эволюции и исторического процесса. Раскрыть эти признаки — значит выразить человеческую природу.

Философ П. Гуревич констатирует, что многие мыслители принципиально отказываются искать истоки общественного миропорядка, нравственных устоев, человеческих потенций в чем-то ином, нежели в самом человеке. Человек сам по себе не плох и не хорош. Он открыт для самосозидания. Это означает, что его можно соразмерять с самим собой, т. е. с нераскрытым человеческим потенциалом[133].

Какое качество можно считать специфически человеческим? Есть ли вообще в человеке какое-то внутренне устойчивое ядро? Философы отвечают на эти вопросы по-разному. Но большинство полагают, что люди родятся пластичными и в процессе социализации оказываются предельно разными. Биологически унаследованные задатки могут развиваться в самых неожиданных направлениях. Культура накладывает глубокий отпечаток не только на поведение человека, но и на его своеобразие. Вот почему многие ученые, указывая на способность человека изменять самого себя, приходят к выводу, что никакой однажды предназначенной природы человека нет.

В XX в. исторический подход был подкреплен исследованиями в области культурной антропологии. Когда ученые обратились к изучению так называемых примитивных обществ, выяснилось разительное несоответствие между обычаями, традициями, ценностями различных культур. Оказалось, что даже способность мыслить, которая казалась универсальной, существенно зависит от специфики культуры. Тот или иной социум складывается таким, каким представляется образ человека. В одном обществе люди считаются рациональными, в другом — воспринимаются как жертвы страстей, в третьем — как олицетворение воли, в четвертом — как созданные по образу и подобию Божьему.

Все согласны в главном — чуть ли не с первых дней революции идет процесс формирования «нового человека». На протяжении минувших десятилетий модель советского человека менялась. В 20-е гг. в ходу была модель революционера-разрушителя старого мира: железные комиссары, стальные чекисты. Ей на смену пришел созидатель нового мира — строитель утопии, от которого требовалась идейность, но также энергия, инициатива. Сталин провозгласил окончательный идеал — винтик: советский человек должен чувствовать себя винтиком гигантской машины государства. Внешние различия модели скрывали единство содержания. Целью было и есть создание инструмента для строительства нового мира. Андрей Платонов еще в 20-е гг., предупреждал о начавшемся процессе творения «государственного жителя». Каждая из моделей советского человека содержит как основную черту — чувство принадлежности к государству, ощущение себя частицей, «винтиком» государственной машины, членом коллектива[134].

Возможен ли был иной сценарий роли «человеческого фактора» в России?

Не следует считать, что формирование человека — выдумка большевиков. Ни одна из культур не пускала на «самотек» этот процесс — он всегда организовывался и направлялся искусственно, чтобы сформированный в результате него человек стал «носителем» данной культуры. Всякая культура нацелена на формирование человека, способного в своих действиях воплотить накопленный сообществом опыт жизнедеятельности, в этом заключена сущность культуры. Притчи, мифы и песнопения самых опытных и умудренных жизнью людей были квинтэссенцией культуры народа, к которым приобщались новые поколения, проходя в древнейших сообществах обряды инициации. Затем мудрствование превратилось в философию, которая обсуждала вечные мировоззренческие вопросы человеческой жизни и конечные основания культуры, что было важно для понимания образа человека, но не было непосредственно направлено на формирование человека по этому образу.

Каким же мог быть иной вариант формирования «нового человека» в наличном культурном пространстве?

Судя по всему, прежде всего надо было отказаться от идеи насильственного создания «нового человека». Человек должен развиваться самостоятельно, саморазвиваться. Культура несет в себе образ человека, она являет, показывает этот образ человеку. Культура — зеркало, в котором человек себя видит и в котором он себя узнает. Большую роль играет и традиция — передача образа жизни из рук в руки, от отца — к сыну, от матери — к дочери, от мастера — к ученику. За многие века существования каждая из культур выработала совершенные способы формирования в человеке нужных ей качеств, и эти способы являются главной ценностью.

Всякая крупная революция имеет претензию на создание нового человека. Вспомним Великую французскую революцию. Создание нового человека есть несоизмеримо большее, более радикальное, чем создание нового общества. Новое общество после революции все-таки создается, новый же человек не появляется. В этом трагедия революции, ее роковая неудача. Рабство человека оказывается непобежденным, меняются лишь формы рабства. Это не значит, что революция лишена смысла и что бессмысленно делать революцию. Революции имеют смысл и являются важным моментом в судьбе народов. Революции — великий опыт, который и обедняет человека, и обогащает его. Какие-то формы рабства в революциях все-таки уничтожаются. И всегда новым социальным слоям предоставляется возможность исторической активности, снимаются цепи, сковывавшие энергию. Но рабство человека в сути своей не уничтожается. Новый человек не есть предмет фабрикации, он не может быть продуктом социальной организации[135].

Во-вторых, надо было отказаться от опоры на люмпенов. К власти приходили «вчерашние рабы», и М. Горький в «Несвоевременных мыслях» опасался, как бы эта масса, не подготовленная ни в культурном, ни в нравственном отношении к работе с людьми, не загубила бы революционных идей. Он был убежден в необходимости культурного воспитания масс, считал, что при всем своеобразии истории России нужно сохранить ее мирового значения памятники, освоить научный и интеллектуальный опыт Запада и, прежде всего, научиться хорошо работать. Он был убежден, что лишь научившись трудиться с любовью, лишь поняв первостепенное значение труда для развития культуры, народ сможет действительно творить свою историю.

Он призывает оздоровить болота невежества, потому что на гнилой почве не привьется новая культура. Горький предлагает, по его мнению, действенный способ преобразований: «Мы относимся к труду, точно он проклятие нашей жизни, потому что не понимаем великого смысла труда, не можем любить его. Облегчить условия труда, уменьшить его количество, сделать труд легким и приятным возможно только при помощи науки. Только в любви к труду мы достигнем великой цели жизни» [136].

Главная цель революции, по Горькому, нравственная — превратить в личность вчерашнего раба. А в действительности, как с горечью констатирует автор «Несвоевременных мыслей», октябрьский переворот и начавшаяся гражданская война не только не несли «в себе признаков духовного возрождения человека», но, напротив, спровоцировали «выброс» самых темных, самых низменных — «зоологических» — инстинктов.

Горький пишет о самосудах и погромах, о вывозе за границу культурных ценностей, об аресте честных людей, виновных только в том, что они мыслят иначе, чем велит новая власть, о кастовости нового гегемона — пролетариата, которая, по мысли писателя, ничуть не лучше кастовости дворян. «Атмосфера безнаказанных преступлений», снимающая различия «между звериной психологией монархии» и психологией «взбунтовавшихся» масс, не способствует воспитанию гражданина.

Горький подвергает критике вождей революции: Ленина, Троцкого, Зиновьева, Луначарского и др. Писатель обвиняет их в незнании России и ее народа, в подстрекательстве народных масс на деяния,