— Кенсингтон, два-два-пять-семь.
Снова опустил в щель четыре пенса. Опять короткие щелчки, затем пауза. Поднес палец к кнопке. Но на этот раз не длинные низкие гудки, а короткие —
Следующие десять минут Джерихо трижды пытался дозвониться и каждый раз с тем же результатом. Или Ромилли снял трубку, или ведет с кем-то долгий разговор.
Джерихо позвонил бы и в четвертый раз, но прибежавшая из столовой в накинутом на плечи пальто женщина стала нетерпеливо стучать монетой по стеклу. Джерихо уступил. Стоя на дороге, решал, что делать дальше.
Оглянулся на бараки. Их знакомые до мелочей приземистые серые формы, прежде наводившие тоску, теперь таили в себе смутную угрозу.
К черту. Что он теряет?
Застегнувшись от холода, повернул к воротам.
3
Приходская церковь св. Марии, твердые белые камни которой впитали в себя восемь веков христианского благочестия, находилась в конце аллеи старых тисов менее чем в сотне ярдов позади Блетчли-Парка. Входя во двор, Джерихо разглядел полтора-два десятка аккуратно сложенных на паперти велосипедов, а потом до него донеслось гудение органа, сопровождаемое заунывным пением прихожан англиканской общины. На кладбище стояла мертвая тишина. Он почувствовал себя гостем, входящим в дом в самый разгар вечеринки.
Джерихо потопал, похлопал руками. Хотел тихо проскользнуть внутрь и постоять сзади до конца службы, но опыт подсказал, что потихоньку в церковь не войти. Хлопнет дверь, тут же повернутся головы, и какой-нибудь услужливый помощник церковного старосты поспешит по проходу с перечнем молитв и псалтырем. Такого внимания ему хотелось меньше всего.
Он сошел с дорожки и сделал вид, что рассматривает надгробные камни. Замерзшая паутина невероятных размеров и изящества блестящим покрывалом повисла между памятниками: мраморными монументами на могилах состоятельных людей, сланцевыми плитами на могилах фермеров, почерневшими от непогоды деревянными крестами бедняков и младенцев. Эбенезер Слейд, четырех лет и шести месяцев, покоится в руцех Иисуса. Мэри Уотсон, супруга Альберта, после долгой болезни почиет в мире… На нескольких могилах обледеневшие букеты мертвых цветов — свидетельство неугасаемых проблесков памяти у живущих, на других — желтым лишайником затянуло все надписи. Он нагнулся и стал очищать камень, внимая доносящимся из-за цветного оконного витража голосам праведников.
В голове проносились разрозненные далекие образы.
Вспомнились похороны отца, точно в такой же день, как сегодня: промерзшая безобразная викторианского стиля церковь в промышленной центральной части Англии, награды на крышке гроба, плачущая мать, одетые в черное тетки; все с грустным любопытством глядят на него, а он, Джерихо, за миллион миль от этого места — мысленно разлагает на множители номера псалмов (очень красиво, помнится, получался «Прочь от заблуждений, оставим мрак ночи позади» под номером 392 в книжке древних и новых псалмов — 2х7х2х7х 2…).
Почему-то вспомнилось, как однажды зимней ночью в бараке Алан Тьюринг возбужденно объяснял, что смерть близкого друга натолкнула его на поиски связи между математикой и душой. Тьюринг утверждал, что здесь, в Блетчли, они создают новый мир: что их бомбочки скоро могут быть модифицированы, на смену неуклюжим электромеханическим переключателям придут реле из пентодных ламп и тиратронов, давая жизнь компьютерам — машинам, которые в один прекрасный день станут имитировать работу человеческого мозга и откроют тайны души…
Джерихо бродил среди умерших. Вот небольшой каменный крест, украшенный гирляндой каменных цветов, а вот суровый ангел с лицом мисс Монк. Все это время он прислушивался к службе. Интересно, есть ли среди прихожан кто-нибудь из восьмого барака, и кто именно? Вот, к примеру, Скиннер может обратиться с молитвой к Богу? Джерихо попытался представить, какие скрытые возможности угодничества мог бы пустить в ход Скиннер при общении с персоной, стоявшей выше самого Первого лорда Адмиралтейства, но почувствовал, что у него не хватает фантазии.
Служба закончилась. Джерихо, лавируя между памятниками, торопливо удалился в сторону от церкви и встал позади двух больших кустов, откуда хорошо просматривалась паперть.
До войны верующие появились бы под радующий душу перезвон старых колоколов. Но теперь в церковные колокола полагалось звонить только в случае налета, так что когда открылась дверь и пожилой священник вышел попрощаться с паствой, тишина придала церемонии унылое, даже подавленное, настроение. Прихожане один за другим выходили на свет. Джерихо подумал уже, что его расчет оказался ошибочным, но тут из церкви вышла небольшого роста худощавая молодая женщина, все еще держа в руках вчерашний молитвенник.
Не произнеся ни слова, коротко, даже отрывисто, она пожала руку викарию, повесила сумку на ручки велосипеда и двинулась к воротам. Шла небольшими быстрыми шагами, высоко подняв острый подбородок. Джерихо дал ей пройти немного вперед, потом, выйдя из укрытия, окликнул:
— Мисс Уоллес!
Она остановилась и оглянулась в его сторону, щуря близорукие глаза и поворачивая голову. Лишь когда он оказался в двух метрах от нее, с ее лица исчезло напряженное выражение.
— Никак мистер…
— Джерихо.
— Конечно же. Мистер Джерихо. Ночной гость. — Кончик ее носа покраснел от холода, на побелевших щеках два круглых пятнышка размером в полкроны. Длинные густые черные волосы с помощью многочисленных булавок забраны кверху. — Как вам служба?
— Ободряет, — нерешительно заметил Джерихо. Так, пожалуй, легче, чем говорить правду.
— Вы серьезно? По-моему, такого ужасного вздора я в этом году еще не слыхала. «А учить жене не позволяю, ни властвовать над мужем, но быть в безмолвии…» — Она яростно затрясла головой. — Как вы думаете, будет ли богохульством назвать святого Павла
Она снова быстро зашагала к выходу. Джерихо пошел рядом. От Клэр он узнал несколько подробностей из жизни Эстер Уоллес — что до войны она учительствовала в частной женской школе в Дорсете, что она дочь священника, играет на органе, получает квартальный информационный бюллетень
